Ты же — в чем убеждаешься по мере чтения книги — постепенно отделяешься от этого пространства и погружаешься в более глубокие пласты восприятия. Разница примерно такова: то, что я назвал образной системой Аттилы Иожефа, пусть и не столь прямолинейно, но все же смыкается с очевидной реальностью «журчащего ручья», поскольку между ними существует некое отдаленное родство. На тебя это не распространяется. Выхватываю наугад из своих выписок: «летишь — с красным сахаром на кончиках перстов» или «перевернувшись под распятьем, я взглядываю вниз, о-о, там долгоносики кишмя кишат!» — эти метафоры впоследствии никак не проясняются, не становятся очевидностью. Поэтому твои позднейшие стихи не то что заранее непредсказуемы и производят впечатление полной неожиданности — этот эффект они выдерживают до конца, не переходя в доступную на уровне сознания или объяснимую систему изображения. О «красном сахаре» можно лишь мечтать, если тебе дано видеть только черно-белые, а не цветные сны.
Или взять, к примеру, такую метафору: «Слюною сладкою травинки натягивают окна вокруг нас». Прелесть этой поэтической декларации заключается в том, что здесь любое утверждение может быть опровергнуто. (Слюна не сладкая, окна не натягивают, тем более травинки, и уж вовсе не вокруг нас.) Но именно терзая читателя этой абсурдностью, ты вынуждаешь и нас отринуть принципы формальной логики и последовать за тобой на уровень подсознания, где вольтова дуга натянута до такой степени, что даже искра не образуется, аккумулируя напряжение меж полюсами.
<…> Поделиться с читателями миром своих сновидений по плечу лишь очень сильной личности. Мне сколько не внушай полицейский регулировщик, что «полная луна нас осыпает пеплом», я не поверю, хотя отношусь к регулировщику с боязливым почтением, с тобой же попытаюсь спорить и сдамся под конец, тебе поверив. В тебе заключена столь мощная сила, словно на пятой точке у тебя вулкан.
Хотелось бы еще долго-долго сопровождать тебя на избранном тобой пути, но это — увы! — не позволят подлые законы биологии. Впрочем, я согласен побыть с тобой и недолго, дождавшись, покуда стихи твои станут доступны разумению каждого — не только благодаря твоей поэтической силе, но и правоте. Аминь.
Тебя обнимаю, Маргит нежно целую ручки.
Иштван Эркень.
Шандору Вайде
18. VII.1977
Дорогой Шандор!
Давно тебе не писал — с головой ушел в работу, трудился все лето, а результат? Одноактная пьеса! Но она не давала жить, не позволяла думать ни о чем другом. Ну а сегодня скончался Дери, с которым, если не ошибаюсь, ты был знаком. Месяц назад он упал у себя дома в Балатонфюреде — перелом шейки бедра, операция прошла удачно, что большая редкость в 83 года. Но встать на ноги он уже не смог. Из-за худобы у него образовались тяжелые пролежни, и сегодня утром сердце перестало биться. Он очень мучился, до самого конца был в сознании, еще четыре дня назад шутил, подтрунивал надо мной. В понедельник мы его хороним. Вместе с ним умерла и какая-то часть моего существа…
На следующей неделе мы отбываем в Америку, в Миннеаполис, где состоялась уже вторая премьера «Кошек-мышек» — с большим успехом. Театр пригласил нас обоих, беспримерный случай, ведь авиабилеты стоят целое состояние., Поездка займет три-четыре недели, и это большая радость, поскольку предыдущее мое посещение Америки произвело на меня потрясающее впечатление, в хорошем и плохом смысле, но силы необычайной. Это отразилось в моей повести «Выставка роз» (я словно заранее предугадал смерть Тибора. В сентябре книга выйдет, и я пришлю тебе).
Надеюсь, вы здоровы, чего вам от души желаю. Надо держаться, насколько возможно, и уйти как-то иначе, не так, как Тибор, который в последний раз говорил со мной, не снимая кислородной маски. Чувствовалось, что он уже сдался: не боль, а унижение сломило его. С этим он никогда не мог смириться.
Пишта.
Шандору Вайде
30 ноября 1977
Дорогой Алекс!
Получил твое невеселое письмо. Сам я тоже невесел: подхватил грипп, с последствиями. Шесть дней тянулись размягчение мозгов и кашель, в результате кашель все же прошел, а все остальное…
У нас все в порядке, занимаемся политикой, все идет по принципу качелей, а стало быть, ничего не происходит, даже в литературе. Я тоже палец о палец не ударил для того, чтобы что-то происходило. Полгода бьюсь, пытаясь сочинить пьесу, а не написал еще и половины. Силюсь разгадать психологию сфальсифицированных процессов, вплетая события 1951-го[20] в рамки цирковых сцен. Похоже, сочинитель трагедии сам превратится в трагического персонажа — ни с одним своим произведением столько не мучился. С посторонними не особенно делюсь, чтобы в случае неудачи не потешались надо мной.
20
Пьеса «Сценарий» о «показательных» политических процессах, только действие перенесено к событиям 1949 г.