Можешь себе вообразить, что случившееся не добавило легкости в мою жизнь, поскольку отец не может заставить себя меня простить. Конечно, его злость меня не удивляет. Я и сам бы так себя повел. Это выглядит как возмутительное оскорбление профессиональной этики и печальное пренебрежение его интересами. Если бы он знал правду, то понял бы, что это была всего лишь глупая и неуместная мальчишеская выходка. Однако всей правды он никогда не узнает.
Теперь у меня появился шанс найти себе дело. Сегодня вечером пришло письмо от «Кристи и Хоудена», пишущих в журнал «Сайнет», в котором говорится, что они хотят провести со мной собеседование по поводу дальнейшего трудоустройства. Мы представить не можем, что бы это значило, но я исполнен надежды. Завтра утром отправлюсь к ним и извещу тебя о результатах.
До свидания, мой дорогой Берти! Твоя жизнь течет спокойным потоком, а моя – извилистым ручьем. Однако буду рад подробно узнать о происходящем с тобой.
Письмо четвертое
Дома, 1 декабря 1881 года
Возможно, я к тебе несправедлив, Берти, но мне показалось, что в твоем последнем письме проскользнули намеки, что свободное выражение моих религиозных взглядов тебе не по вкусу. Я готов к тому, что ты со мной не согласишься, но то, что ты возражаешь против свободной и честной дискуссии о предметах, касательно которых все должны быть предельно честными, признаюсь, меня раздосадовало. Положение свободно мыслящего человека в обычном обществе неудобно тем, что высказывание мнения, отличного от общепринятого, будет расценено как проявление дурного вкуса, и подобные оценки никоим образом не мешают тем, с кем он не соглашается. Было время, когда требовалась храбрость, чтобы быть христианином. Теперь храбрость нужна, чтобы христианином не быть. Но если мы должны ходить с кляпом во рту и скрывать свои мысли, когда доверительно пишем самым близким… Нет, не верю. Мы с тобой, Берти, поверяли друг другу слишком много мыслей и гнались за ними, куда бы те ни бежали, так что напиши мне по-дружески и скажи, что я осел. Пока у меня не будет спокойной уверенности, я введу карантин на все, что могло бы тебя оскорбить.
Берти, разве безумие не поражает тебя как нечто жуткое? Это болезнь души. Подумать только, что человек может обладать благородным умом и быть полон высоких стремлений, и по какой-то весомой физической причине, например, из-за крохотного осколка черепа на мозговой оболочке, может превратиться в омерзительного безумца! Что личность человека меняется самым кардинальным образом и что одна жизнь должна вмещать в себя две противоречащих натуры – разве это не поразительно?
Я спрашиваю себя, а где же человек, где его глубинная сущность? Погляди, как много можно у него отнять, не трогая ее. Эта сущность не в конечностях, которые служат ему инструментами, не в желудочно-кишечном тракте, с помощью которого он переваривает пищу, не в легких, которыми он вдыхает кислород. Это всего лишь вспомогательные органы, рабы заключенного внутри хозяина. А где же он сам? Он не в чертах лица, которые выражают эмоции, не в глазах и ушах, без которых обходятся слепые и глухие. Он не костный каркас, являющийся лишь вешалкой, на которую природа навешивает плоть. Суть человека кроется не в этом. Что же остается? Беловатая масса с изгибами, похожая на медуз, которые плавают в наших морях летом, весом полтора килограмма, от которой отходит множество нервных волокон. Но эти волокна служат только для передачи нервных импульсов к мышцам и органам, служащим второстепенным целям. Поэтому их можно не принимать в расчет. В своих исключениях мы здесь не остановимся. Эта масса нервных волокон может быть урезана со всех сторон, прежде чем мы доберемся до вместилища души. Самоубийцы отстреливали фронтальные доли мозга и всю оставшуюся жизнь раскаивались в этом. Хирурги их иссекали и удаляли осколки. Большая часть материи этой служит для передачи функции движения и для восприятия информации от органов чувств. Это можно исключить, когда мы ищем физическое обиталище того, что называем душой – духовную сущность человека. Что же тогда остается? Сгусток органических веществ, нервные волокна, несколько десятков грамм ткани, но там, где-то там кроется неосязаемое семя, для которого все остальное тело служит лишь оболочкой. Древние философы, помещавшие душу в шишковидную железу, были неправы, но, в конечном счете, были необычайно близки к цели.