Дедушка, в последние годы жизни ты часто печальный и уставший сидел на тахте. Размышлял о будущей смерти. В такие минуты я подбегал к тебе и говорил: «Дед! Ты должен еще жить долго!» А ты, прищурив слезящиеся глаза, отвечал: «Не надо, сынок... Все мои одногодки уже ушли в другой мир... Если и я не последую за ними, то скоро стану вызывать недовольство живых».
Сейчас, в больнице, и у меня появилось точно такое же чувство. Нынче в «другой мир» больше уходят молодые люди. Когда я встречаюсь с молодежью, у меня в последнее время почему-то постоянно возникает страх: «А может, им и не нужны мои рассуждения о жизни? Так же, как и я со своим „грузом лет и опыта“?» Но я прочь отгоняю эти мысли от себя, вспоминая пословицу адыгейского народа: «Страна, не имеющая хороших стариков, не может иметь и хорошей молодежи». Это успокаивает, и я стараюсь быть хорошим стариком. Ведь еще в древности Конфуций — пусть земля ему будет пухом! — говорил, что «лишь самые умные и самые глупые не могут изменяться». А я почему-то до сих пор ни в одну из этих групп не вхожу, но, тем не менее, успел состариться. А ты мне, Дедушка, все время многомудро подсказывал: «Мудрость человека всегда и во всех делах нуждается в помощи сохранившихся в памяти». Только теперь я стал опираться на свою память.
Иногда я удивлялся: откуда у тебя, Дедушка, столько знаний? Ведь ты был в действительности неграмотным. В молодости даже не научился читать по-арабски, а повзрослев, не смог выучиться новой азбуке[3].
«В молодости не смог учиться, потому что родители были бедными и больными, приходилось ухаживать за ними, а когда повзрослел — у самого появились дети, надо было зарабатывать на хлеб у бая, воспитывать их и ставить на ноги...» — говорил ты мне и всегда настаивал, чтобы я, первый твой внук, обязательно учился. И сделал для этого немало — советами и деньгами из мизерных своих сбережений. За это я перед тобой в неизмеримом долгу. В любой ситуации ты для меня был примером мудрости, знаний, добропорядочности. Ты знал великое множество сказок, легенд, преданий... Не знаю, сам ты их придумывал или слышал от кого-то, только меня интересовали не тайны возникновения этого фольклора, а привлекало их содержание, само действо, легкая запоминаемость.
Но было у нас, Дедушка, и такое, когда мы с тобой отчаянно спорили. И эти споры не доходили до ссоры. Обычно это происходило тогда, когда мы ходили косить пшеницу или просо... В часы иссушающего зноя мы отдыхали в тени старых турангилов[4], растущих обочь поля. Между нами начинались длинные и неторопливые беседы. И тогда ты очень сдержанно спрашивал обо всех моих школьных новостях, об отметках, знаниях. Я же, не чувствуя ничуть твою неграмотность, будто перед школьным учителем, отвечал на твои вопросы. Только разница была в том, что я находился не перед черной доской и смотрел не в класс, а на тебя. И добросовестно отвечал. Если говорить правду, то, чтобы полнее ответить на твои вопросы, я не только запоминал дополнения моего ответа учителем, но успевал, как бы перечитывать учебники еще раз. Ну а основной разговор у нас обычно велся о предметах истории и географии.
Помнишь, Дедушка, как ты однажды, не очень довольный моими знаниями по истории и географии, пришел к нам в школу? Зашел в учительскую, где между двумя звонками отдыхали учителя. Некоторые из них курили, другие закидывали под язык насвай[5]. Тогда ты и обратился к ним: «Милые мои! Как вы обучаете своих учеников? По логике вещей надо сначала изучить родной край, историю своего народа... Иначе как потом дети познают Вселенную? Ведь любой ребенок, не узнав хорошо родную маму, не поняв, не сможет полюбить ее... А ребенок, не полюбивший свою мать, как может оценить чужую?..»
3
Каракалпаки до 1917 года писали по-арабски, с 1930-го — на латинице, а с 1940-го — на кириллице.