Ван Со засунул ключи в задний карман джинсов и уже более осмысленно огляделся.
– Где же ты? – прошептал он в темноту и только теперь заметил черепичную крышу над зарослями бамбука в глубине сада.
Туда – подсказало ему сердце и мгновенно отозвалось болью. Но боль эта была иной, не похожей на ту, с которой он почти свыкся, как с неизлечимым увечьем. Она была приятно тянущей и обещавшей скорое исцеление.
Посыпанные мелким гравием дорожки петляли меж каменных террас и цветников со спящими азалиями, рододендронами и примулами. Но Ван Со уверенно ориентировался на выбранное направление, а больше – на собственные ощущения. Ему хотелось сорваться на бег, но что-то мешало, что-то не давало ему бездумно ринуться вперёд, чтобы скорее отыскать и увидеть Хэ Су. Поэтому он шёл, не отрывая взгляда от традиционного ханока, по своим размерам и убранству скорее напоминавшему дворец, и чем ближе подходил к нему, тем теплее становилось внутри, тем сильнее покалывало пальцы и сбивалось дыхание.
Затихающий дождь шуршал по веерам листьев гинкго, и под его ласковыми редеющими струями зыбко покачивались ирисы и гортензии. Искрящийся бисер последних крупных капель срывался с веток и обдавал кожу приятным холодком, отчего по всему телу бежали мурашки.
Ван Со с усилием отогнал воспоминания о бесконечных изматывающих ночах, когда он в бессоннице бродил по дворцовым садам, зная, что больше не встретит там Хэ Су, и от этого медленно умирая. Мир без неё стал для него выцветшей мозаикой образов, складывающихся в хрупкие бессмысленные картины, разлетавшиеся в прах от одного лишь прикосновения к ним взглядом или мыслью.
Покинув его, Хэ Су навсегда осталась с ним. Она жила в его покоях. В его памяти и его сердце. И в молитвенных башнях на берегу озера Донджи, где он, кажется, проводил всё время, свободное от государственных дел, позабыв об охоте, прогулках и прочих императорских развлечениях. Он утратил ко всему этому интерес. Ему нужно было только одно – быть рядом с Хэ Су. Остальное просто не имело смысла.
Казалось, его душа разлетелась в пыль, сердце остыло, и в телесной оболочке остался только разум, который существовал сам по себе и правил страной, не опираясь на чувства. И всё-таки что-то болело внутри, что-то не давало ему покоя, даже мертвенно-холодного, как выглаженный его ладонями нефрит. Болело уже тысячу лет.
Но раз сердце умолкло, а душа умерла – тогда что?
Упрямая надежда? Отчаянная вера? Последняя волчья клятва верности?
Если всё это – всё, что сейчас происходило с ним, что окутывало его пеленой воспоминаний и воскресших ощущений, – не было очередным лживым сном, тогда его надежда была не напрасной, вера – не слепой, а клятва вот-вот должна была исполниться…
Ван Со очнулся, запнувшись о широкую каменную ступень, едва видневшуюся в траве. Лестница, ведущая на веранду ханока, невысокие белёные перила и фонарики по краю крыши живо напомнили ему о той ночи, когда он поджидал Хэ Су, чтобы подарить ей на день рождения глоток свободы и звёздную россыпь. Тогда она приняла его руку с тенью лукавой улыбки на строгом лице, а потом так смотрела на него, там, у сонной воды, что он путался в словах и лишь любовался тем, как она склоняет голову к плечу, слушая его наивные рассуждения о звёздах, как растерянно дрожат её ресницы в ответ на его приглашение увидеться у озера, как идёт ей оливковый шёлк с вышитыми золотистыми бутонами…
Его воспоминания о прошлом с течением времени, с переходом в каждую новую жизнь выцветали, как небо в знойный полдень. Он сам без сожаления отпускал их и уже не помнил пристально ни презрения к клану Кан, ни жажды любви матери, ни ненависти к Уку. Но всё, что касалось Хэ Су, он помнил так тонко, так отчётливо, как будто это произошло не тысячу лет назад, не в прошлой жизни и не вчера – только что. И он, не стараясь искать, всюду находил это прошлое. Или оно находило его, вернее, не желало отпускать. Потому что этого не желал он сам.
Когда нога его коснулась первой ступени, лестница вдруг озарилась мягким размытым светом – прямо до входных дверей. Ван Со недоумённо посмотрел вверх, ожидая увидеть фонари с датчиками движения, но вместо этого встретил улыбку луны, что наблюдала за ним сквозь прореху в тучах.
Эта полная наливная луна улыбалась ему, как раньше, но в её улыбке, такой болезненно знакомой, больше не было неизбывной печали – она источала тепло и… обещание. Луна ждала, ласково глядя на него с высоты небес, и, вторя Чжи Мону, спрашивала, только безмолвно: «Что же ты медлишь? Иди! Иди…»
И Ван Со, кивнув ей, легко поднялся на веранду.
Ещё на несколько шагов выше и ближе к своей Луне.