Глубоко переживала она крайне тяжелую участь наших подруг, арестованных в период беременности. В тюрьме они рожали и в тюрьме оставались с грудными ребятишками. Мучительную боль вызывал вид малышей в сырой холодной камере, за решеткой. Вереницей проходят перед мысленным взором эти мужественные женщины с их горестной материнской судьбой. Среди них варшавская работница Мария Вишневская, много лет проработавшая в коммунистическом подполье, и ее девочка Зося — наша общая любимица; Юзефа Обурко и ее трехмесячная Вандочка; Софья Панкова, родившая в пинской тюрьме сына Алешу и очень тосковавшая о нем.
Тогда Вера впервые встретилась с Софьей Панковой. С тех пор дружба, родившаяся в фашистском застенке, сопровождала их всю жизнь, до последнего вздоха. Вместе отправились они во вражеский тыл во время Великой Отечественной войны. Вместе работали в витебском партийном подполье. И там, схваченные гестаповцами, вместе закончили свой героический жизненный путь.
Софья Панкова — коммунистка с 1919 года. Она была активным работником подпольной Коммунистической партии Западной Белоруссии. Ее знали рабочие Белостока и крестьяне Полесья, среди которых она вела революционную работу. Дважды судили ее за это в панской Польше. Девять лет она провела в тюрьмах. В «Фордоне» Софья Панкова по поручению партийного комитета была представителем политических заключенных при переговорах с тюремной администрацией. Смело и мужественно выступала она перед врагом.
В тюрьме Вера сдружилась со многими коммунистками и комсомолками, белорусками и польками, еврейками и украинками. С большой сердечностью относилась она к людям и оставила светлый след в душе многих, с кем близко общалась.
Прогулка на тюремном дворе… Идя «цепочкой», в нескольких шагах друг от друга, мы все же ухитрялись передавать нужное. Иногда удавалось нарушить этот порядок, и мы по три-четыре человека ходили рядом или на близком расстоянии. Тогда обменивались информацией о важнейших политических событиях, передавали сообщения с воли, намечали планы своих действий.
Тридцать минут прогулки — как это много! Можно двигаться, ходить по настоящей земле, увидеть над собой небо, встретить улыбку товарищей, дружеское рукопожатие. Вера была подвижная и, как всегда, ходила очень быстро, казалось, хотела этим продлить прогулку. Тюремная администрация понимала, как важна была для нас прогулка, и, в порядке наказания, часто лишала нас этой возможности.
Помню один сумрачный день. После длительного перерыва вышли на прогулку. Пошатывало. Опять окрики часовых: «Только поодиночке!», «Не разговаривать!», «Не сметь!..» Зимний ветер пронизывал насквозь. Холодно, тоскливо. Невдалеке по кругу шагала Вера. И вот замечаю: Вера что-то тихо сказала впереди идущей. Та, в свою очередь, следующей — и дальше. Какое-то оживление. И до меня донеслись строчки любимого ею белорусского поэта М. Богдановича:
В душе Веры, уже так много испытавшей, жила неуемная сила молодости, дух поэзии. Острое ощущение жизни — большой, осмысленной, яркой — помогало ей отбросить от себя все, что угнетало и омрачало. В этом постоянном напряжении духовных сил она сама крепла и мужала. В жизнь, полную лишений и невзгод, она вносила бодрость и жизнерадостность. И сама их черпала в неустанной суровой борьбе.
Получили тревожное известие: в тюрьме во Вронках, куда во времена кайзеровской Германии была брошена Роза Люксембург, наши товарищи объявили голодовку в знак протеста против нового тюремного устава, который там вводился с особым ожесточением. Проводим голодовку солидарности с политзаключенными Вронок, хотя знаем, что за это нам не миновать новых гонений.
Тюрьма бурлит. Слышу бодрый голос Веры. Она перекликается через окно с товарищами, достойно отвечает на нападки пана Рынкевича. Вера — пример выдержки и стойкости.
Наступил вечер после напряженного, тревожного дня. Тихо в тюрьме. Все точно замерло. Наши с Верой камеры на одном этаже и на одной стороне. Этажом ниже в камере коммунистка Наташа. Туберкулез подтачивал ее силы. В томительном тюремном безмолвии слышится приглушенный голос Веры:
— Наташа, ты спишь? Спой что-нибудь!
Наташа тихо запела: