Наконец, 27 ноября мы приехали на станцию Верещагино и оттуда ехали 30 километров на лошадях до райцентра, села Сива Пермской области. Окончательно мы поселились в селе Усть-Буб, этого же района, в колхозе «12 лет Октября». Там нас встретили радушно. Дали комнату и паек хлеба. Как мы обрадовались чисто пшеничному свежему хлебу и с каким наслаждением его ели! Детям давали молоко с колхозной фермы. Морозы стояли до 40 градусов, и нам без валенок, полушубков и теплой одежды приходилось трудно. В семье более тяжелую работу Вера старалась брать на себя. Колоть дрова и носить воду она не разрешала ни мне, ни маме. Она сразу же стала работать счетоводом колхоза. Вечерами подолгу задерживалась в правлении — читала газеты, разъясняла положение на фронтах, беседовала с женщинами (на весь колхоз было только 2–3 мужчины). Ее полюбили за простоту, дружеский подход к людям, за старание разъяснить и помочь каждому. А нужд у каждого было много. Придя домой, при свете железной печки Вера читала нам газеты и письма друзей, с которыми ей удалось наладить связь. С какой любовью и радостью она кормила грудью, держала на руках, улавливала первую улыбку своего сына, разговаривала и разучивала стихи с Анечкой. Так мы жили до февраля 1942 года.
13 февраля в ответ на письма Вера получила из ЦК. КП(б)Б приглашение ехать в Москву. Когда она сообщила мне о своем решении ехать, я была ошеломлена и сказала ей: «Вера, ты прежде всего мать, как же ты можешь оставить детей? Сереже только 4 месяца, Анечке — 5 лет». А она мне в ответ: «Нет, я прежде всего член партии, и партии я сейчас нужна там. Ты пойми, не могу я сидеть здесь со своими двумя детьми, в то время когда там гибнут каждый день сотни, тысячи таких же детей! Здесь вы справитесь и без меня, вам помогут, о вас позаботятся. Вот кончится война, я приеду, и тогда заживем!» И я поняла ее, мне даже стало совестно, что не поняла ее сразу. «Что ж, — сказала я ей, — если так нужно — поезжай. О детях не беспокойся. Сережу я могу кормить грудью, ведь моя Наташенька уже большая, будем подкармливать его молоком». Мама сразу же ее поняла и поддержала. Тяжело было ей расставаться с детьми — тут только она немного всплакнула.
Провожать Веру пришли члены правления колхоза, сельсовета, колхозницы. Через месяц она не выдержала и неожиданно приехала посмотреть, как мы без нее живем, как дети. У нас было все благополучно. Сережа чувствовал себя хорошо, за месяц заметно подрос и потолстел. Аня тоже была здорова. Я работала в колхозных яслях, и старшие девочки посещали ясли, а мама ухаживала за Сережей. Вера побыла у нас 3 дня. Больше мы ее не видели!
Когда она работала в Москве, писала нам очень часто нежные, полные забот о детях, обо всех нас письма и скупо о себе. «Обо мне не беспокойтесь, я здорова, мне хорошо», — вот и все, что мы о ней знали.
В августе и сентябре мы получили еще 2 письма. Это были последние ее коротенькие, написанные наспех письма. Получили мы их через полевую почту. И связь оборвалась… С какой тревогой и нетерпением мы ждали от нее писем. Но их больше не было. Мама особенно тревожилась, предчувствуя беду, часто плакала. К большому горю от неизвестности о Вере прибавилось еще одно. В сентябре умерла моя маленькая дочь Наташа.
Долго еще мы все ждали, надеялись получить весточку от Веры…
Н. Деева,
сестра В. Хоружей
С ВЕРОЙ В ПОБЕДУ
Наконец Вера Хоружая добилась своего. Во главе женщин-добровольцев ЦК КПБ послал ее в оккупированный и залитый кровью Витебск. Среди добровольцев в этой группе была и я.
Когда я впервые увидела Веру Хоружую, меня поразила ее седина, которая никак не соответствовала ее моложавому энергичному лицу. Будто золотистую ниву посеребрил до срока выпавший мороз. Глаза у Веры были молодые, на людей смотрели дружелюбно, весело и вместе с тем испытующе. Но они становились темными, колючими, когда речь заходила о зверствах гитлеровцев на оккупированной территории. Этими глазами Вера твердо, без страха смотрела в лицо смерти.