Чтобы стать артистом, надобно обнаружить в себе смысл ЧЕЛОВЕКА, тот глубинный контакт с природой человеческой судьбы. Нужно пропустить через свою кровь все удары человеческих сердец, все их тревоги, все радости.
И тогда, возможно, нечто прорвётся, как заря посреди штормящего моря, которая всё осветит, всё обнимет.
Нужно отыскать зарю, ибо заря скрыта.
Я думаю о том, что говорил Дарес: "Я ищу Счастье, истинное Счастье... Я ищу САМОЕ ГЛАВНОЕ. Я хочу найти свою истинную сущность. -- И возможно, что именно тогда я смогу найти всех этих людей... Тогда я завоюю абсолют -- абсолют вопреки всему -- безусловную гармонию, слияние и единство с людьми и с миром. Счастье, наконец."
И потом, мне сложно написать что-либо внятное. Меня беспокоят каждую минуту. Это письмо я написал между двумя церемониями.
Ваше письмо, полученное перед моим отъездом, сильно меня тронуло. Я придаю большое значение нашей дружбе.
Б.
U
Чандернагор,
27 ноября 1947
(Незаконченное письмо)
На этот раз Калькутта произвела на меня большее впечатление -- внезапно, как удар молнии, я был охвачен атмосферой "Условий человеческого существования*"... Город, словно грибком, изъеденный пышным и убогим уродством и спокойным, фаталистичным отчаянием перед столькими страданиями... Условия человеческого существования без надежды, концлагерь без стен, без конца, где поколения за поколениями спариваются в нищете... чтобы ПРОДОЛЖАТЬ... но что?
И воистину убеждаешься, что НИЧЕГО не сделать, и что никакая система не в состоянии это исправить -- это человеческая рана, и нужно было бы всё сжечь, всех людей с их лачугами (и конечно же, начать всё сначала!...)
В 6 часов вечера низкий, густой, удушливый дым стелется по земле, и на тысячах очагов, разбросанных тут и там, греются миски с грязной водой... По ночам тысячи хмурых лиц, склонившихся над своими очагами, пытаются забыть о своём голоде, ища забытья в тяжёлом сне среди грязи и мусора. Мерцающие масляные лампы, кажется, притягивают всю нищету, всё убожество гнусной темноты. Одинокий человек, сидя на корточках, перебирает в уме чужие судьбы, в которых нет мечты... Действительно, нужно оказаться среди этих людей, чтобы поверить в НЕИЗБЕЖНОСТЬ: в худых руках, сложенных на вздутых животах, в тех, для кого завтра не значит ничего, кроме того, что они вынесли из вчера. Ребёнок играет, он бежит за мячиком, плывущим по ручью, он ИГРАЕТ. Эта громадная, пассивная толпа, которая медленно проживает свою смерть, это кишение насекомых. Для всех них не может быть никакого решения, нет решения, нет даже самой проблемы! Это нечто вроде вязкой жизни, которую требуется использовать, а потом передать другому... и никакого возможного социального решения, разве что полить всё это нефтью и поджечь... занятие для наименее тупых, "мистика терроризма", о которой говорил Мальро, или фатальность.
Здесь, как в концлагере, слова справедливость, добро, зло, долг, больше ничего не значат, больше ничего не могут значить. Как верующие всё ещё способны говорить о справедливости Бога!
Пакарды и Крайслеры мимоходом забрызгивают грязью сей человеческий сброд. Сброд этот игнорирует даже ненависть и желание... Массовые убийства не объясняются ненавистью, это, скорее, похоже на ужасающий аморальный человеческий муссон -- оставляющий после себя пустоту. Пагоды вперемежку с трубами химических заводов и Ганг, несущий вечные зловонные воды. Сегодня вечером ослепительно-алое солнце сногсшибательной красоты заливало кровавым заревом эту инфернальную нищету.
Ни секунды не испытываешь жалости, но только в горле ком от этой ужасающий неизбежности. Какой кошмар! "К счастью", в двух шагах большие международные гостиницы льют нам в уши свою европейскую или негритянскую музыку посреди этой полированно-леденящей роскоши. Всё это ДОЛЖНО УЙТИ, и мы тоже.
............
U
Пондичерри, 1 декабря 1947
Графу Бернару д'Онсие
(Нью-Дели)
(Именно в Дели Сатпрем встретил Бернара д`Онсие, Графа, а затем Маркиза после ухода его отца. Он станет наиболее близким другом Сатпрема, хотя и наиболее взбалмошным с его вечной сардонической усмешкой дворянина. Он был на десять лет старше. Потеряв целое состояние в Монте-Карло (или, скорее, состояние своего отца!), он уехал к Красному морю заниматься сомнительными продажами Негусу или другим экзотическим правителям -- в нём узнаваем персонаж Конрад, -- затем в Индию, где он продавал правительству французские самолёты. Идеальный авантюрист, он обладал абсолютной лояльностью ко всему (за исключением законов и своих долгов) и был весьма благороден. Он женится на прелестной индианке, Маник. После своего разорения он больше никогда не играл в покер, кроме как с друзьями).
Дорогой друг,
По правде сказать, я весьма сконфужен по поводу своего долгого молчания после вашего дружеского письма. Но я думаю, что все письма мира ничего не стоят, и они не могут заменить те взгляды, которыми обмениваются в первый момент встречи, либо разделяющей вас, либо связывающей навсегда. Ваш переезд меня расстроил, почти разочаровал, ибо вы, если можно так выразиться, оставили меня один на один с моей жаждой.
Всё для того, чтобы сказать, что я был бы счастлив увидеть вас снова, дабы возобновить наши ночные беседы... Когда вы возвращаетесь сюда? По крайней мере, дайте мне знак?
Жажда к пережитым приключениям, которую я чувствую в себе, столь же сильна, как и жажда к созерцанию... доступному для любого приключения, лишь бы только оно было безрассудным, нелогичным, захватывающим. Где вы? Как там наше паломничество?
............
Я согласен с вами, что нонконформизм -- первая из добродетелей и первая дверь храма... и нужно идти от двери к двери, очищая себя, чтобы добраться до алтаря -- в глубине себя.
Я освободился от многих вещей, и в настоящий момент моё беспокойство выражает себя таким образом: свободен, но ДЛЯ чего...?
Я хотел бы знать ваше мнение об этой гнусности "человек -- лишь бесполезная страсть", провозглашённой Сартром в конце Бытия и Небытия... Это вопрос, который меня преследует; не потому ли, что я не могу найти глубинную гармонию под поверхностным хаосом?
У меня есть много о чём рассказать вам, но я опасаюсь писем. Но знайте -- если только мне это будет позволено, -- что я остаюсь вашим преданным другом и что я жду от вас ЗНАКА. Не забывайте меня.
Б.
U
1948
Пондичерри, 6 января 1948
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар,
Разумеется, моё долгое молчание показалось вам необъяснимым, вы даже могли прийти к выводу, что я "обижен" вашим последним письмом, или даже решить, что у нас с вами не было подлинной дружбы...