Нет ничего более далёкого от истины. Ваше последнее большое письмо было потрясающим. Оно было ИСТИННЫМ. И принесло мне громадную пользу, несмотря на то, что ваши суждения обо мне были не очень точными. Во всяком случае, вы помогли мне выпутаться из этого интеллектуального тупика, где я ходил кругами, "бесплодный" и сбитый с толку.
Начиная с декабря я множество раз пытался написать вам, но всякий раз останавливался на полпути: либо по здешним политическим обстоятельствам, уводящим чересчур далеко от спокойствия, необходимого для того, чтобы написать вам, либо я был в отчаянии от того, что приходилось выражать нечто истинное посредством этих слишком изношенных слов, либо -- чаще всего -- предавался мечтам, сидя под своей верной лампой.
Приходится говорить о себе, но мне надоело говорить о себе. Я так хотел бы забыть сам себя или, вернее, превзойти сам себя и распуститься под солнцем великого идеала. Поверьте, Бернар, все мои исследования в течение вот уже десяти лет, все мои усилия и мои действия имели целью исключительно это освобождение от я. Мои бунты, как вы говорите, были, скорее, не социального или семейного ранга, но ранга духовного. Я, если хотите, крестоносец в поисках истинного Креста, и всё то, что я пытался и пытаюсь предпринять, я совершал как священнодействие (с чувством сакрального, абсолютного). Беда в том, что в финале большей части своих начинаний сталкиваешься не с Солнцем Бога, но с мошенничеством людей, которые присваивают Бога для собственной выгоды. Моё понимание Приключения исключительно Божественное. То, что мною движет, это не сентиментальная или интеллектуальная спекуляция, это стойкая, неумолимая потребность.
Определённо, я очень плохо выражаю всё это. Я хотел бы заставить вас понять, что в конце "Приключения" я усматриваю прежде всего избавление от Я и распускание, иными словами, реализацию, "Божественного", дремлющего в самых глубинах Я.
С ранней молодости меня терзали определённые силы парализующей самокритики. Если можно так сказать, мой лучший враг -- интеллект или, более точно, господство мозга, который иссушает наиболее спонтанные движения, замораживает радость, обесцвечивает наиболее яркие моменты, словно игла, прикалывающая бабочку к планшету энтомолога. По крайней мере, эта форма разрушительного интеллекта научила меня относиться к интеллекту с недоверием и стремиться больше, нежели многие другие, к подлинному рассмотрению себя. Следовательно, для меня Приключение -- преимущественно попытка изучения. И когда я говорю вам о книге, которую пишу, то это не для издательства Gallimard или Flammarion, это для того, чтобы освободиться от моей "интеллектуальной стороны" и пойти своими собственными ногами к внутреннему Единству.
Вы можете сказать, что моё Приключение у меня в черепе, но не в коже. Нет ничего более ложного. Именно потому, что сейчас моя кожа и является моим собственным приключением, эта лихорадка приключений и отдаётся в моём черепе.
Во мне присутствует нечто вроде лихорадки, которую я должен исчерпать, страсть, которую я должен удовлетворить, вся эта весна духа, взрывающаяся у меня под кожей, потребность в радости и фантазии. И для меня Приключение -- это освобождение всего того, что задыхается во мне. И если я восстал против моей собственной семьи и против определённого социального строя, то именно потому, что я там задыхался -- физически.
В своём последнем письме я попытался перевести в термины мозга то, что я чувствовал в своих жилах, и именно это заставило вас думать, что я свёл приключение к простым спекуляциям разума. Моя кровь -- это мой единственный конформизм, она является тем, что толкнуло меня отказаться от "социальных функций" и любых других сфер, где я чувствовал себя бесплодным.
Конечно, война оказалась для меня одним красивым приключением, довольно обогащающим, но это было безвыходное приключение. Та же потребность в приключении толкнула меня в Индию, и именно она теперь толкает к вам. Поймите, для меня приключение -- это состояние, потребность, а не мечты-фантазии. Я был таким уже в десять лет, когда сбежал на забастовки в Бретани.
Воистину, в Приключении присутствует нечто, очень похожее на Любовь. Оно имеет отношение к той же физической и духовной потребности.
И если я начал курить, то главным образом для того, чтобы успокоить эту лихорадку и, если не погасить, то по крайней мере переместить на другой план.
Есть множество вещей, о которых стоило бы сказать, но я полагаю, что у нас скоро будет время вместе обо всём этом переговорить.
Здесь я жду возвращения губернатора. По крайней мере, я думаю, что он собирается вернуться. В марте или в конце февраля я собираюсь окончательно покинуть Пондичерри и, если вы не против, присоединиться к вам.
............
Вы знаете, что в глубине сердца я остаюсь вашим верным рыцарем и другом.
Б.
U
(После поездки в Афганистан Сатпрем побывал проездом в Дели, у Бернара д'Онсие, прежде чем уехать.)
Пондичерри, 12 мая 1948
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар,
Я телеграфировал вам из Кветты, чтобы дать знать, как я сожалел о том, что не смог возвратиться в Дели и снова повидать вас. Ужасный тайфун на несколько дней отрезал путь в Пешавар, но у меня не было времени ждать, пока дорогу починят (к концу апреля меня ждал Пондичерри), и я предпочёл пойти другим маршрутом Кветта-Карачи и Бомбей.
Афганистан -- "край света". Это был безрассудный поступок, я всё ещё в поисках смысла, и вас не было рядом, по крайней мере, для того, чтобы снова вытащить меня, когда наступал критический момент... Короче, я всё же провёл полную дезинтоксикацию и лишь изредка обращался к вашему удивительному отвару.
Говоря обо всём этом с лёгким сердцем, я, тем не менее, только что выкурил несколько трубок сенсационно-потрясающего "бенареса", который так хорошо умеет рассеять дурные воспоминания, оставляя в сердце лишь лёгкий туман, сублимирующий лучшее, что есть в нас... Однако, не могу сказать, что это было совершенство, ибо вас нет рядом, и я храню как ценнейшие воспоминания наши братские вечера за трубкой. О, Бернар, как мне вас не хватает!
Эти вечера, слишком краткие, представляют для меня не просто дорогие воспоминания, они -- обязательство, зарок... Я больше не являюсь только лишь своим прошлым, я -- увлекательное будущее, ожидающее того, чтобы его пережили. С тех пор, как я снова увидел вас, нечто изменилось -- вы знаете, что именно, -- судьба подарила мне волнующую уверенность, которую надобно хватать пригоршнями, принимая ценность собственного существования, бок о бок с вами.
............
Потому что вы вернули мне смысл моей свободы. А то я уже начал было обретать место и функцию среди этих расчётливых мокриц, этих пошлых "нотариусов", увязать в их клее и позволять себе соглашаться с их удобной мудростью.
Вы вернули мне определённый смысл борьбы, желание изучать. Поскольку все эти люди из Пондичерри казались мне мелочными, без всякого величия. Я задыхаюсь.
Ваши слова, сказанные прошлым сентябрём, обрели новую силу: