Во мне нужда быть лишённым любого социального обоснования, быть "чересчур", чтобы найти в глубинах своего одиночества истинное обоснование и единственную полноту. Ибо я буду строить свой храм в пустыне.
Я знаю, через какое одиночество, какой отказ мне предстоит пройти, но я также знаю, что есть шанс отыскать в этом очищении истинную Радость, радость совершенного самоосуществления.
Уже три года я живу со странным воспоминанием, истинное значение которого я, похоже, не могу распознать: это происходило в лагере, незадолго до освобождения, на дороге, идущей из карьера. Голодный, измученный, я внезапно почувствовал себя переполненным РАДОСТЬЮ, ощущением волнующей силы, которая разбила все мои цепи и ожидающую меня смерть, словно я достиг совершенства и даже более того. И если я не начал петь, то лишь потому, что мне могли тут же набить морду. Это было непостижимо, понимаешь? Впечатление света и разорванной вуали -- "это-есть--я-есть--я-знаю".
Вероятно, это и есть то, что я сейчас пытаюсь отыскать. Именно это великое разоблачение сути я ищу. Но только, в отношении меня самого, приведённое к наиболее простому выражению, моему собственному судье и моему собственному палачу. Я рискую начать "казнить себя", и я этого заслуживаю, но как бы то ни было, в любом случае, это не имеет значения. Пан или пропал. Я делаю ставку на определённое "качество", которое я предчувствую в себе, и если этого качества у меня нет, я сорвусь; и я сорвусь в любом случае, если не буду пытаться выразить лучшее в себе. У Ницше есть фраза, которую я часто вспоминаю: "Ценность духа измеряется количеством правды, на которую он ОСМЕЛИВАЕТСЯ".
Конечно, я чувствую, что по отношению к обществу моя "совесть нечиста". Я произвожу впечатление не такого, как они, словно тип, проигравший конкурс у самых дверей, ведущих в высшую школу... Это и есть тот тягостный момент, когда я должен решиться. Но меня также пугает и дипломированная "чистая совесть" за той дверью среди владеющих-правами.
Я не хочу иметь иных прав, кроме того права, достойным которого я сочту себя, и единственное право, которого я хочу -- иметь что сказать.
В момент совершения шага (назад) и окончательного отказа войти в двери, к примеру, Колониальной Школы, которые для меня всё ещё открыты, я чувствую мучительные терзания. (...)
В конце концов, когда я напишу эту чёртову книгу, проблема исчезнет, и это будет наилучшим оправданием меня самого.
Задаюсь вопросом, встретимся ли мы ещё в августе... Я бы с радостью, но боюсь, я уже отбуду в Дели с Б. д'Онсие. Существует также и другая возможность: дело в том, что я нашёл себе временную работу в Китае, в Шанхае, как корреспондент A.F.P., но это лишь возможность, и я не думаю, что получится.
И потом, бывают моменты, когда мне хочется просто уединиться на несколько месяцев в Бель-Иль-ан-Мер, чтобы спокойно поразмышлять, но будучи однажды пойманным Францией, смогу ли я потом оттуда выйти?
............
Таковы, старина Жан-Поль, последние новости, я долго медлил, прежде чем написать тебе о них, а также поблагодарить за твой тёплый приём... От всей души надеюсь снова тебя увидеть до моего отправления за новыми приключениями. Если ты увидишь малейшую возможность найти работу в Китае, скажи мне об этом; в сущности, именно такое решение я предпочёл бы, и я готов сорваться с места при первом же случае или указании. Есть ли какие-нибудь новости от твоей подруги Николь?
Прости за столь сумбурное письмо, но я пишу его урывками, когда выдается несколько свободных моментов. От этой жары можно сдохнуть.
Надеюсь, ты не будешь мстить и очень скоро сообщишь мне новости.
С братским приветом
Б.
U
Понди, 2 июня [1948]
Клари
(Клари, наконец, развелась и навсегда
покинула Пондичерри)
Подруга, я написал бы раньше, если бы не считал вас уехавшей в Бомбей. Ваше первое письмо огорчило меня, я чувствовал, насколько вы растеряны, насколько одиноки.
Не нужно возвращаться назад, Клари, это последнее, что стоило бы предпринять, это касается и вас, и Жилле. Я не верю в "латание дыр". Ваш опыт с Жилле дал вам всё, что мог дать. Раз вы решили его оставить, нужно быть последовательной с собой и идти до конца, иначе позже вы будете упрекать себя и, "возможно", упустите своё Счастье. Существует определённый человеческий абсолют, который вы ещё не исчерпали -- другими словами, чей крах вы ещё не увидели и не пережили, нужно, чтобы вы до конца прошли через этот опыт, даже если "в конце" вновь окажетесь одинокой.
Я всё время говорю вам о Счастье; не знаю, найдёте ли вы своё Счастье с Максом -- или с любым другим... Я бы сказал, что Макс в некотором роде аксессуар, самое большее инструмент, который позволит вам измерить вашу собственную готовность к счастью.
Увы, решение проблемы никогда не бывает "в другом", оно в глубине нас самих.
............
Нужно идти до конца самого себя, до конца своих переживаний, всегда в направлении наибольшего обнажения и наиболее чистой ясности.
У де Голля есть фраза, которую цитировал Барон и которую я нахожу возвышенной: "Именно двигаясь к Океану, река остаётся верной своему истоку". (Я цитирую приблизительно). Внутри есть глубинная правда. Не нужно "прилипать" к своему прошлому, сколь бы плодотворным и обогащающим оно ни было. "Этого" никогда не потерять. Но нужно оставаться верным самому себе, продвигаясь вперёд, пытаясь ВЫРАЗИТЬ -- тем или иным способом, их тысячи -- то нечто, что томится в ожидании внутри нас. Когда вы "исчерпаете" себя, тогда, возможно, вы найдёте суть, ожидавшую своего часа под всеми этими масками, которые вы сбросите одну за другой.
Жилле, Макс, Карачи, Париж, Будапешт, Сопротивление, Бернар и т. д., всё это не более чем декорации. Самая существенная часть не в них. (Но мы также не можем играть без этих декораций; по крайней мере, нужно долго и медленно учиться обходиться без них). Суть в том, кем вы учитесь становиться с помощью этих аксессуаров -- я использую это слово намеренно. Впрочем, это не Жилле вы собираетесь покинуть и, возможно, не Макса собираетесь найти: вы покидаете определённую часть себя и начинаете поиски другой себя, обновлённой.
О, Клари, сестра, сколько масок требуется сорвать, прежде чем обнаружить своё истинное лицо, сколько декораций покинуть, прежде чем найти место всеобщего мира и покоя. Пустота и полнота, словно движения моря, созерцаемого в долгом безмолвии; моря, внедряющего в тебя мировой ритм -- полнота и оглушительная пустота, "Молчание среди будничной суматохи"...
Возможно, существует определённая радость, обещанная тем, кто поймёт и примет неизбежное одиночество; тем, кто всегда будет отказываться от того, чтобы позволить своей собственной маске обмануть себя; от того, чтобы принять себя за свою собственную декорацию. Принимать всё более и более острое осознание себя, выбирать неустанно, отсекать хвосты, освобождаться, избавляться от лишнего... И в финале всего этого остаётся не просто одиночество, остаётся Океан -- и возможно, наконец, истинная общность с миром, наше место -- отныне и навсегда назначенное -- найденное, наконец, в гармонии с любой вещью, наш такт в великом ритме. И наконец, после стольких комедий, стольких репетиций, наша "истинная премьера".