Между тем, здесь я возвратился к своей трубке и обретаемому через неё ночному покою. Для меня это действительно один из элементов равновесия -- равновесия сурка -- в ожидании великого Пробуждения... или вечного сна.
Стоит изнуряющая жара (...).
Обнимаю вас, подруга, со всей своей братской любовью. Пишите. Мне так нужно ощущать ваше присутствие где-то в Индии.
Б.
U
c/o Farl H. Brewster
Snow View Estate
Almora
U.P.
Алмора, 4 июля [1949]
Клари
Моя дорогая подруга, я только что получил ваше письмо от 21 июня, которое мне переслали из Дели. Я весьма взволнован той новостью, что вы отправляетесь в Париж в таком состоянии. Я весьма озабочен и угнетён вашим недугом. Бог мой, мне кажется, вы так далеко, и возникает ощущение, что с нашей последней встречи прошли годы. Я так хотел бы снова увидеть вас, можно даже ничего не говорить, вы бы всё поняли по едва заметной улыбке. С вами всё становится таким простым и таким живительным. Конечно, вы не воспринимаете возможную смерть со страхом. Конечно, труднее жить, чем умирать, но во всей этой тёмной истории вы, скажем так, забываете обо мне... а я не согласен с тем, что больше вас не увижу. Даже если вы не дорожите жизнью, то я дорожу вами, да, я дорожу вами по многим причинам, и лучшие части моей души ценят вас, негодница... Но не буду более углубляться в столь тёмные предзнаменования. По крайней мере, я хотел бы сказать вам, как велико моё желание увидеться с вами до вашей поездки. Такое возможно? Это принесло бы столько радости, ведь столько осталось несказанным в наших взглядах без слов. Кто меня поймёт, кроме вас? кому я смогу довериться?! Без сомнений, своей матери, но это совсем другое дело. (...)
Как видите, это письмо пришло из Алморы, куда я прибыл уже около трёх недель назад. Я должен был покинуть Дели, где я был болен, болен от жары и различных злоупотреблений. Перед отъездом из Понди -- фактически, за несколько часов до моего отъезда -- Мать Ашрама посоветовала мне отправиться в Алмору, как я вам уже и писал. Этот последний совет в последний час был для меня важным знаком судьбы. Вместо ожидаемого йогина я нашёл восхитительного живописца. Однако, позвольте описать некоторые детали, которые помогут вам понять меня: Алмора находится на высоте около двух тысяч метров в Гималаях; оставив деревню Алмора и прошагав около 2 часов по тропе, я забрался на вершину одинокой горы вдали от всякого жилища, и там нашёл старый дом, наполовину в руинах, весь окружённый розовыми лаврами и мимозами: Snow-View Estate, обиталище Брюстера. Snow-View -- очень подходящее название, поскольку оттуда видна огромная гряда ледника и Нанда-Деви* высотой 27000 футов, это более 8000 метров... Но каково же было моё удивление, когда, войдя в этот старый дом, я нашёл чудесную просторную студию, заставленную тысячами книг, низкую тахту и множество разноцветных подушек. Наконец, повсюду на стенах картины Италии, произведения Брюстера. В углу -- высеченный Брюстером огромный улыбающийся Будда. Словом, изысканный беспорядок из книг, подушек и картин. Почти везде подсвечники и тибетские сочинения. К счастью, никакого электричества.
Брюстер -- очаровательный старичок 70 лет, живущий в Snow-View уже около двадцати лет, американец, но в нём столько же американского, сколько и во мне. Творческая натура до мозга костей: художник и скульптор, близкий друг Д.Г.Лоуренса*. Он годами жил в Италии, затем около тридцати лет назад приехал в Индию и бродил от монастыря к монастырю на Цейлоне, в Индии и в Гималаях. Сначала был буддистом, затем учеником Рамакришны, и наконец, учеником Шри Ауробиндо. Но никаких мистических вывихов: любит жизнь и её краски, иногда медитирует, читает с равным восхищением Платона и Пифагора, французскую поэзию и труды на санскрите. Удивительно образованный человек.
Здешняя жизнь проста: подъём с восходом в половине шестого, ледяная ванна, строго вегетарианский режим, долгие прогулки в лесу по вечерам до шести часов. И наконец, прослушивание музыки. У Брюстера великолепная коллекция дисков, и это чудесно -- слушать ночью при свечах прелюдии Баха, квартеты Бетховена, Моцарта и Дебюсси. И тогда вся студия пробуждается, словно на тайный праздник, тени оживают, книги становятся позолоченными с тибетской бронзой, а Будда более таинственным, чем когда-либо. С чудесного портрета, висящего в углу, улыбается жена Брюстера -- умершая с десяток лет тому назад. Трудно выразить эту атмосферу, тонкую, как цветочная пыльца, готовая развеяться от малейшего дыхания. Вы знаете, эта атмосфера замка "Grand Meaulnes", тревожная и чарующая, принадлежащая, кажется, другому миру, тонкая, как старинный гобелен. Я снова с потрясением открыл для себя этот восхитительный квартет фа-мажор Бетховена: если бы мне предложили выбрать музыкальное произведение для прослушивания перед смертью, это была бы третья часть этого квартета, абсолютная величественная полнота, за пределами печали и радости. Нужно, чтобы вы послушали его (опус 135).
Но я сделал ещё одно важное открытие всей моей жизни, по крайней мере, такое у меня предчувствие: живопись. Однажды я внезапно почувствовал себя охваченным желанием рисовать, глянув на читающего Брюстера, сидящего на полу посреди своих разноцветных подушек перед окном, через которое видна освещённая терраса с розовыми лаврами на фоне далёких гор. Брюстер дал мне всё необходимое для живописи, и так появился мой "первый холст". Потом я написал второй: студия Брюстера ночью, освещённая свечами. Кажется -- по мнению Брюстера -- эти две попытки были "весьма поразительны" (извиняюсь, что хвалю себя). Короче, живопись захватила меня, и я работаю как сумасшедший с 7 утра до 6 вечера. Дни слишком коротки, но на этот раз я, без сомнения, ощущаю себя почти счастливым, ибо нашёл "средство выражения".
В этот момент я совершаю новое открытие мира, в прямом смысле слова; я начинаю понимать и осознавать формы, особенно цвета, а также удивительную сложность отношений цветовых качеств между ними. Это невероятно увлекательно, взгляд пробуждается и обнаруживает бесконечность вещей, до этого не замечаемую, я очарован цветами и линиями. Я пишу чистыми цветами, и их немного: красный, голубой, оранжевый, жёлтый и белый, это всё, но какие чудесные и тонкие сочетания. Я обнаружил, что зелёного, чёрного, коричневого и белого не существует, но есть единая синхронная вибрация из бесконечного числа как будто раздельных тонких оттенков. Это завораживает.
Фактически, я нахожу в живописи нечто более удовлетворяющее, чем в литературе: я не могу удержаться от того, чтобы считать, что в любой литературе присутствует нечто искусственное, тонкий обман, ряженая извращённость, переодевание подлинного Я, из-за того, что это выражено и помещено на пустую станицу. Конечно, также можно сказать и о картине, что она искусственная, и что это тоже переодевание реального видения Природы, но по крайней мере определённые строгие правила принуждают вас к истине. Объясню, что имеется ввиду: все цвета, все цветовые интерпретации данного сюжета возможны, НО все эти цвета, какими бы они ни были, обязательно должны быть пропорциональны друг с другом по интенсивности; например, если я пишу стены студии в слишком светлых тонах, то никогда не смогу найти достаточно интенсивный цвет для изображения свечей, освещающих эти стены. В этом вся суть проблемы живописи и в этом всё правило: найти точное соотношение качеств.