Это жизнь на износ, и я, без сомнений, написал бы вам раньше, если бы каждый раз, возвращаясь в своё временное пристанище, не позволял себе тут же проваливаться в сон. Уже скоро пять месяцев, как я безвылазно в лесу, и я хочу держаться до тех пор, пока не истощится эта лихорадка сердца и души, овладевшая мной. Я словно ищу спасения в этом физическом усилии. Иногда мне кажется, что это всегда одна и та же вещь, которую я преследую сквозь лагеря, или Ашрам, или наркотики, или Гвиану; что всё это символы внутренней жажды, отыскивающей подлинный источник, где находишь умиротворение.
Круг света моей походной лампы столь узок, и мне кажется, вы так далеки -- где-то по ту сторону этой ночи, этой пучины леса. Моя жизнь утвердилась только в одном направлении -- это одиночество, и временами такое одиночество... но я неистово пытаюсь отыскать в нём живые истоки бытия. Я хочу коснуться пылающего сердца вещей -- а в этом лесу обитают пылающие безмолвия, жгучие неподвижности. Когда я исчерпаю этот опыт, я отправлюсь изнурять себя в края иные -- к морю. Я пока ещё не отказался от попыток писать (!!), но жду того момента, когда рухнут мои последние укрепления -- ибо требуется много времени на то, чтобы износить, истрепать себя, освободить от всех масок.
Подруга, вы всё ещё моя подруга? всё та же? нетерпеливая, критичная и снисходительная? Вы счастливы? Это тяжкое, обескураживающее долгое молчание между нами, но я так хотел бы знать о вас всё. Я в очередной раз надеюсь на вашу снисходительность. Вместо этого длинного письма я предпочёл бы вновь увидеться с вами без всяких слов, а просто в молчании выкурить с вами сигарету.
Дружеский привет Максу. Обнимаю вас.
Б.
U
В-глубинах-леса, август 1951
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар, я надеюсь, что по возвращении из Кашмира ты всё же получил моё письмо за прошлый месяц. У меня здесь твоё письмо от 16 июля, и я в восторге от твоего успеха с SNCaso против Ofema. Теперь это вопрос нескольких месяцев до окончательного вызволения, не так ли? А эта мистическая сделка, которая должна принести тебе 10 лакхов наличными?! -- Твоё письмо слегка ошеломило меня -- и этот круиз на яхте со всеми удобствами и дворец-казино в Шринагаре... Но я столь тронут тем, что ты помнишь меня -- здесь чувствуешь себя, скорее, покинутым. (...) Относительно яхты -- это будет очень легко устроить, и если ты сможешь купить одну, я возьму на себя работу по поиску и снаряжению её для долгого путешествия. У меня достаточно знакомств в кругу моряков. Но ты говоришь, окончательные результаты будут в конце июля? Я с нетерпением жду вестей. Тебе ведь придётся, образно говоря, проходить через священный контрастный душ? Конечно же, если всё пройдёт успешно, телеграфируй мне в Бюро Рудников. Через месяц или два я буду иметь достаточно, чтобы оплатить обратный билет на самолёт, если потребуется. А если у тебя всё сорвётся, то несмотря на трудное приключение, которое тебя здесь ждёт, я буду рад снова тебя увидеть (возможно, есть что-то лучше, чем мыть гвианские пески: представь себе, существуют взаимные договоренности между Гвианой и Бразилией, где можно найти почитателей -- весьма активных -- столицы Украины).
Старина, мои мысли обращаются к тебе чаще, чем этого хотелось бы. Здесь ужасно одиноко. Наконец, наступил сухой сезон -- четыре месяца без дождей -- уф -- но приходится работать среди тучи комаров. Настрой хороший, с лёгкими депрессиями время от времени, силы пока есть или почти есть, и когда ты пишешь, что ежедневно думаешь обо мне, я ощущаю тепло в сердце.
Обнимаю тебя.
Б.
P.S. И Маник. Пиши о ней, я хотел бы знать, ведь она уже имеет в моём сердце свой уголок рядом с тобой.
С любовью.
U
В-глубинах-леса
Сентябрь-октябрь 1951
Клари
Подруга, только что на лодке мне привезли ваше письмо, которое меня потрясло. Я настолько забыл -- скорее, пока ещё не заметил -- что нас может "быть двое", как вы пишете в своём письме. Уже многие месяцы я не чувствовал такой теплоты где-то рядом с сердцем. Ваше присутствие ощутимо; что вы рядом, что вы согласны со мной -- это так мне помогает. Это именно тот жизненный знак, в котором я так нуждался. Всё настолько безмолвно вокруг меня.
Я пишу эти строки при свете маленькой походной лампы в густой, плотной ночи, вибрирующей, почти ощутимой -- одновременно безмолвной и шелестящей, и ваше письмо наполняет моё сердце. Я даже не знаю, что хотел бы написать вам -- и пишу эти строки так, словно склонился к вам, чтобы обнять. Знаете, как после долгого путешествия: вы пришли встретить меня на вокзале в Карачи, рядом ваша немецкая овчарка, свернувшаяся на перроне, я выхожу после двух суток грохочущего поезда Лахор-Дели и жары пустыни Тар -- сейчас я испытываю такое же головокружение, которое ощутил на перроне Карачи: невозможно что-то произнести, ослепительная "белизна", как бывает в кинотеатре при внезапном обрыве плёнки. Здравствуйте, Клари! Итак, вы пришли вытащить меня за ноги из этой глубокой ночи... Я добавил две страницы, чтобы прийти в себя; теперь это так -- "я ваш".
И я могу рассказать вам прямо сейчас сумасшедшие вещи. Клари, я сейчас человек более напряжённый, чем был ранее; натянутый, как готовые лопнуть ванты моего парусника, когда их раздувает "большой ветер". Я не знаю, счастлив ли я, не знаю, в лучшей ли для самого себя ситуации нахожусь или в худшей. Я больше не знаю, что "я" хочу сказать; я в пропасти самого себя, в захватывающей интенсивности. Если угодно, это опиумный приход навыворот, как после долгого воздержания; я ощущаю себя на взводе, полностью бодрствующим, и пока ещё не знаю, "для смеха" ли это или "для правды" -- или я играю в то, чтобы себя напугать, или... неважно. Клари, жизнь моя становится всё более и более захватывающей. Для чего? мне это неважно. Она есть -- и она шевелится во мне, как ребёнок в животе матери...