*
* *
[30] октября [1951]
Подруга, высылаю вам, тем не менее, это начало письма, написанное месяц или более назад, оно осталось неотправленным -- несомненно, потому, что я был полностью поглощён жизнью и этими джунглями, которые исходил во всех направлениях, и картой, которую приходится заполнять, и контурами, которые нужно делать, и разведкой, которая без конца расширяет радиус поиска. И вот октябрь: семь месяцев всеобъемлющего опыта, утомительного, изнашивающего -- так сказать, позволившего мне содрать все старые слои краски и износившиеся символы -- семь месяцев, которые помогли мне достичь этой "Коренной породы", о которой говорят геологи, центральной скалы в основании, где я остаюсь хозяином своих владений, с головы до пят. Сегодня вечером мне исполняется двадцать восемь лет, и я достиг, наконец, самого себя и избавился от бунтов -- это то, что вам нужно знать. Я вспоминаю то, что вы так настойчиво говорили мне раньше: "Бернар, вы должны прийти к ясности". Теперь всё ясно и готово к путешествию в открытое море -- к владыке этого одиночества, -- где я узнаю себя, притянутый этим... неважно чем, которое меня сжимает и потихоньку втискивает в меня свои цели -- но это полная чаша переживаний ритма, и силы, и радости, показанная мне. Если христиане пытаются избавиться от самих себя, словно от чумы, то я ныне отдаюсь себе, словно чему-то единственно верному, без сожалений, без оговорок, и в этом начинаю черпать свою высочайшую радость. Я провёл пять болезненных лет во власти своих "разногласий", колеблясь между "другими" и самим собой, обвиняя других в своём бессилии стать ими, страдая от того, что я не "в деле", не "модный", бунтуя против себя и других. Мне понадобилось пять лет на преодоление этого рва, этой пропасти. Теперь я решительно стал "другим", и этот другой есть я сам. Мне кажется, в течение многих лет я действительно спорил с собой, пытался "приструнить" себя, заставить согласиться. Я пытался втиснуться в их понимание, их порядок; теперь я пребываю в своём понимании и вручаю им в руки свои костюмы, свои галстуки и весь невообразимый репертуар, который я придумал, чтобы "соответствовать". Я перестал искать себе оправдания и извинения и больше не нуждаюсь в опиуме, чтобы прощать себя за то, что я живу. В сущности, хотя я глубоко пережил то, что было в концлагерях, но у меня не было силы выдержать послание СВОБОДЫ, которое они мне несли. Однако, они хорошо расчистили путь, полностью опустошив всё во мне и вокруг меня -- я долгое время восстанавливался, заново обретал свои собственные силы и свой ритм в этом мире, без ориентиров, без словарей, в мире, где я был один среди мёртвых. (Такое впечатление, будто пишу Литургию к Адольфу Гитлеру). Сегодня вечером я в мажоре.
В данный момент я лежу на срубленном стволе дерева рядом со своей хижиной из веток и сквозь древесные кроны смотрю долгим взглядом в небо, дрейфующее на Запад -- и мне кажется, мир вздыбливается против течения, неизменно на Восток, с одиночкой на мёртвом древесном стволе, как в первые века навигаторов к их Земле Неизведанной. И мир струится, проплывает мимо моего судна, а я один, недвижный, словно мертвец, словно почка на дереве. Все швартовы отданы и последние одежды брошены на берегу. Я стал утёсом в сердце каменного мира, и нечто трепещет внутри этого камня, в первородном сердце этого мирового дрейфа, как если бы я натянул на себя простыню из камня и молчания, покинув возвышенные нагорные земли Запада, погружаясь телом и членами в Ночь среди лунных скал; только одно -- пульсировать в этой Ночи, и тогда всё ясно, невозмутимо в моём могущественном ночном королевстве, в сердце моей судьбы, самой судьбы. Затем звезда зажглась в небе, подхватив мой корабль, и мы долго смотрели друг на друга, как равный на равного, словно два элемента на заре миров. И нечто во мне, связанное с МОЕЙ жизнью, как ствол дерева с затылком и талией -- нечто во мне сказало ДА, словно в неком таинстве, как будто я объединился с самим с собой, тотально, и в плохом, и в хорошем, выя и чресла, объединённые с этим кораблём, я сам, мой единственный якорь спасения. Затем лягушки и насекомые затянули свою песнь в Ночи.
Так что в моём лесу я действительно нашёл то, что приехал искать. Гвиана exit*. Я покидаю лагерь и отправляюсь болтаться в другие места. Эта жизнь лесного человека ничего мне больше не принесёт, и, как вы метко выразились, я всё равно не смог бы подняться "выше потолка" -- как и вас, меня ужасает любой потолок, сверху или снизу. Мне кажется, я всегда в самом начале себя, одновременно и Прошлого, и Будущего. И больше не знаю, как совместить безусловное Настоящее. Я больше не задаюсь вопросом "что мы ищем?", и мне смешны цели, которых нужно достигать -- мои границы пока ещё позади меня, и единственный вопрос, который заставляет меня двигаться, это -- "что мы можем", он толкает меня снова, и снова, и ещё, и ещё раз...
Кроме того, мне грозило стать государственным служащим девственного леса! Бюро Рудников, взяв меня на "испытательный срок", предлагает мне контракт как "топографу-изыскателю", и ведь именно сейчас, когда я уже исчерпал всю эту ситуацию. Я их проинформировал, что покидаю "Бюро" в конце ноября. (Тем не менее, признаюсь вам, мне доставило удовольствие быть признанным "специалистом"). Я отправляюсь в Бразилию. Здесь легко получить туристическую визу, и оттуда я вам напишу. Я выбрал Баию, даже не знаю, почему, и попробую найти там какую-нибудь работу. А когда надоест, отправлюсь дальше на Юг. Да будет так.
Да, Подруга, вы остаётесь моей наилучшей и единственной подругой, и более глубоко, чем в давние дни, более ощутимо. Но зачем писать эти вещи. Я рад знать, что вы ТАМ, и всё хорошо. Надеюсь, что вы найдёте для меня немного времени и сил, чтобы написать о вещах, которые вы не потрудились высказать.
Я уверен, что напишу вам, но позже. Всё, о чём я должен сейчас рассказать, придаёт значение моей жизни, руководит моей жизнью -- и я не могу проживать эту жизнь по доверенности эпистолярных персонажей. Но однажды я опишу это, опишу в символах, как я коснулся своей реальности, чтобы в свою очередь оставить знаки.
Пишите мне. Безусловно, меня уже не будет, когда вы мне ответите, но просто посылайте свою корреспонденцию на адрес Бюро Рудников. Из Бразилии я напишу в Бюро, чтобы её переслали туда, где застанет меня попутный ветер.
Дружеский привет Максу. Обнимаю вас.
Б.
U
30 октября 51
Господину Директору
Гвианского Бюро Рудников
(Ж.
Лабаллери
был инженером весьма понимающим и дружелюбным. Между ним и Сатпремом было полное взаимопонимание, не нуждающееся с словах.)
Господин Директор,
Это письмо в подтверждение моего решения покинуть Бюро Рудников в конце ноября.
Я был весьма тронут человеческим, благожелательным приёмом, который вы оказали мне в Кайенне, и тем больше мой стыд из-за того, что я вас покидаю. Также хочу вас уверить, что ни деньги, ни условия труда не были причиной моего отъезда. Я был взят на "испытательный срок". Это также было наиболее приемлемым испытанием для меня самого, испытанием, смысл которого для меня был бы искажён, если бы я продлил его контрактом. Те же причины, которые направили меня в Гвиану, теперь торопят покинуть её, определённо, для новых испытаний.