Старина, я пишу тебе всякого рода вещи -- разведка-Бразилия-Гвиана... все эти "факты", -- в то время, как я предпочёл бы попытаться рассказать тебе о своего рода отчаянии и надежде, объявших меня. Мне кажется, что самый отчаявшийся должен соблазниться, если хочет осмелиться на единственную надежду, которая позволит выжить. Я не знаю, что это за надежда, но мне кажется, что в мире, где все одурачены, отчаявшиеся существа нашей с тобой закалки, существа живущие только надеждой, как мы -- это единственное оправдание чудовищного абсурда, потому что наша жизнь -- это вызов, ультиматум, как всему наихудшему, так и наилучшему; ибо мы слишком отчаявшиеся, чтобы жить в мире посредственностей, потому что наша надежда слишком сильна, чтобы мы боялись рискнуть сумой с пожитками, которые "они" нам предлагают. Дорогой старина Бернар, из глубин гвианского леса я хотел бы рассказать тебе об этом ожесточённом чувстве одиночества, об этом отчаянии и этой надежде, охватывающих меня. И ты единственный, с кем согласно моё сердце -- но слишком далёкий, как и всё остальное...
Ты обязательно должен вспомнить о нашей экспедиции в Нарканду -- я часто думаю о ней и снова вижу себя спускающимся к орлиному гнезду на конце этой верёвки, в то время как другой идиот декламировал свою "Мантру" -- и мне кажется, что искал я не столько золото Махараджей, сколько сокровища Голконды; и что меня интересовали совсем не редкие змеи, бокситы или кварцевые жилы; но мне кажется, что болтаясь на конце этой верёвки, как и в глубинах джунглей, я нёс в своём сердце безграничное отчаяние, вызов этому миру посредственностей и спекулянтов; и в то же самое время мне кажется, что мы с тобой -- люди надежды, потому что никто больше не знает, что требовать и на что надеяться -- они киснут в своих грязных водах. Я скучаю по тебе, Бернар. Всё так далеко от меня. Что восторжествует -- наша надежда или наше отчаяние?
Для меня было большой радостью получить привет от Маник, её, воистину, очаровательную фотографию с автографом. Её милая улыбка -- именно такая, как я и представлял. Надо сказать, что уже давно она стала моим другом через тебя, и очень надеюсь, что она не подведёт тебя, нас. Представляю наше трио путешествующим по миру на великолепной яхте... С Маник ты добьёшься успеха, теперь я убеждён в этом, и не только теперь -- я знал это уже давно; но пока ещё долгий путь разделяет нас.
(...) С лёгкой ностальгией я вспоминаю наши вечера возле лампы Аладдина. Как бы мне хотелось иметь "ковёр-самолёт"! Я слышу отсюда твой громкий сардонический смех боярина.
Из глубин своего одиночества обнимаю тебя вместе с Маник, старина Бернар.
Б.
U
Пятый этап
Бразилия
(1952)
[фото со страницы 250]
Белем, 20 декабря 51
(в устье Амазонки)
Бернару д'Онсие
Дорогой Бернар,
Пишу наскоро, чтобы держать тебя в курсе. Ничего хорошего. Я лишь бесполезно потерял деньги и около месяца времени. Вереница мелких "деталей", помешавших всё устроить. Возможно, ты знаешь! Забастовки, редкие суда и т. д. и т. п. Я обратился к нескольким крупным бразильским владельцам в надежде предложить им себя в качестве работника (Эти крупные собственники владеют обширными областями на всём протяжении Амазонки далеко в глубине леса, но они бросают эти области на произвол судьбы в руках нечестных управителей. Я надеялся предложить себя в качестве управителя какой-нибудь области -- но им совершенно наплевать). Покидаю Белем и завтра уезжаю в Баия (Сальвадор). Возможно, там мне улыбнётся удача...
Настрой хороший. Ощущаю себя слегка изолированным, но решил идти до конца. Если в Баия возникнут затруднения, я помещу объявление в местных газетах, предложив себя в качестве камердинера.
Дорогой Бернар, мысль о том, что ты там, очень помогает мне в делах. Но когда мы встретимся...
Обнимаю вас с Маник, дорогой брат -- если ты не против.
Б.
P.S. У меня пока ещё нет адреса, на который можно писать. Баия? Рио?
U
1952
(Мы не знаем, почему этот отрывок
из дневника Сатпрема избег аутодафе)
Маракас (Сертан)
1 января 1952
Вчера весь день мучил приступ малярии (?). Едва я сел в грузовик, идущий в Itiroussou, как начал стучать зубами и дрожать всем телом. К тому же я был в кузове на ветру и под палящим солнцем. Перед тем, как поймать солнечный удар, я уже полностью продрог, и пришлось вытащить из своей сумки большую твидовую куртку, которую я носил зимой в Париже. Думал, что никогда не доберусь до Itiroussou. Прибыв туда, свалился в кровать, решив больше не двигаться, полумёртвый, обескровленный и полностью деморализованный. И тут в мою комнату в этой затерянной деревне явились два француза: они совершали обход, услышали, что здесь умирает "гринго" и пришли за мной. Самое удивительное, что они тоже направлялись в Маракас. Напичкав меня хинином и положив в свой грузовик, они привезли меня сюда, и вот я снова в кровати. Чувствую себя на пределе сил, хотя сегодня утром кризис прошёл. Увиделся с этим французом из Маракаса, для которого у меня было рекомендательное письмо: М. Саго. Он встретился со мной, но весьма обескуражил заявлением, что на его Фазенде выращиванием кофе занимаются только негры... Между тем, у меня есть смутная надежда получить работу у тех двух французов, которые подвезли меня сюда. У них есть большая Фазенда в сотне километров отсюда (Сальва-терра). Один из них довольно странный, и я предвижу возможность приключения... Он долго жил на Дальнем Востоке, в Китае, в монастыре в Малайзии... Совершенно не представляю, куда это меня приведёт, и где постигнет меня неудача. Моя ситуация вызывает беспокойство; именно в тот момент, когда мне требуются все силы, я лежу пластом.
Полностью отрезан от остального мира, от Франции, от Индии, ибо никто не знает, где я нахожусь, и у меня нет адреса.