Папа вышел, чтобы оставить маму наедине с ним, но тоже был очень взволнован. Бернар едва прикоснулся к пюре, оно осталось недоеденным -- он больше не мог, он отвык. И дни следовали друг за другом. Папа пытался принести ему с завода лёгкого мяса для восстановления сил, но у него совсем не было аппетита. Он хотел пойти повидаться с Х -- я сопровождала его в метро -- и главным образом с моей тётей Дельпирой. Её единственная дочь, Марта, не возвратилась из плена, она умерла в газовой камере Равенсбрюка (именно Марта ввела Бернара в ряды Французского Сопротивления). С каждым днём он казался всё более и более изнурённым. Он не поправлялся. Он отдыхал лёжа, и всё же был очень болен, и постоянно худел. А его бедная мать: его препоручили мне, чтобы я его восстановила. Его пришлось госпитализировать. Именно я отнесла его в машину скорой помощи. Он весил всего двадцать пять килограммов! Был обнаружен тиф (который он подхватил в лагерях). В госпитале сказали, что нет почти никакой надежды. В доме снова поселилась тоска. Весь госпиталь боролся за его жизнь, они превзошли себя. Но Бернар, без сомнения хотел жить. Они называли его "чудом исцелённый".
Затем, полагаю, он вместе с мамой уехал в Сен-Пьер (в Бретани). Лишь там он мог заново научиться жить.
Продолжение... Это уже другая страница, другая книга его судьбы, столь трудная для интерпретации, и мама никогда об этом не забывала. Где-то в глубине себя я думаю, насколько мне вообще позволено говорить "я думаю", что мой отец и Бернар не могли бы прийти к согласию даже и без этого изгнания, Бернар всё равно уехал бы рано или поздно, его жизнь была в другом месте. Он уехал в Пондичерри за несколько недель до моей свадьбы. Об остальном ты знаешь лучше, чем я.
Если у тебя есть другие вопросы ко мне, спрашивай. Я больше не знаю, что ещё сказать по этому поводу.
Если не считать этого, дела идут хорошо, я выздоравливаю. Думаю вскоре возвратиться в Сен-Пьер. Я чувствую себя сильнее.
Когда к нам приходили заботы и печали, мама брала их на себя, и у нас было ощущение, что их больше нет.
Я с любовью обнимаю тебя, Суджата, Бернара тоже -- от всей души. Моё следующее письмо будет к нему.
Подпись: Жаклин.
U
Фрагмент из Дневника
(После ухода Матери в 1973 Сатпрем сжёг весь свой "Дневник", потому что хотел освободиться, облегчить тяжесть, и ещё потому, что он в первую очередь хотел спасти бумаги Матери. Четырнадцать больших тетрадей, начиная с освобождения из лагерей, потом Египет, а также другие страны... Он вырвал и оставил лишь несколько листков, в числе которых этот:)
...моей жизни в этом безжалостном опыте тотального краха, которым был для меня концентрационный лагерь.
*
Лагерь... это апокалиптическое крушение, подобно геологическому катаклизму, в котором я был разрушен, в котором было разрушено всё, и моя возможная вера в свою собственную ценность, и в ценность других. Великая стирка, чистая страница. На мой взгляд, если я что-то и сделал после подобного "освобождения", так это безумную попытку отомстить за крах Человека и реабилитировать иное, продвигаясь дальше, ещё дальше, до самого конца, к самому пику бытия, где тотальный крах будет столь ужасным, что победа просто обязана быть блистательнейшей.
*
Вот что я нашёл у К. Ясперса: "Абсолют проявляет сам себя через время, когда получает опыт из ситуаций-ограничений или когда рискует стать неверным самому себе". Сильно! Я действительно нахожусь в состоянии погони за этим риском, этим Абсолютом.
U
Наг-Хаммади, 21 февраля 1946
1946
(После выхода из лагерей и после тифа, от которого он был чудесным образом спасён, Сатпрем заканчивает Колониальную Школу как "ученик администратора". Это была непостижимая планета. Тогда же его кузен Ф. Барон, только что ставший управляющим "Французской Индии", предлагает ему стать одним из служащих его Кабинета в Пондичерри. Вдохновлённый этой отдушиной, Сатпрем заставляет себя взять отпуск и отправляется в Египет, где, потрясённый, сталкивается с его "таинственными призраками" пустыни. Накануне его отъезда из Верхнего Египта судьба сводит Сатпрема с другим призраком, Андре Жидом, сидящим за столиком Гранд-Отеля в Луксоре, но Сатпрем уходит, не осмеливаясь его побеспокоить. Он пишет Андре письмо, которое упоминается в Дневнике)
Андре Жиду
Наг-Хаммади (В. Египет)
Вот уже пять лет я собираюсь вам написать. В эти годы я познакомился с вашей книгой Яства земные; мне было 17 лет. Не могу выразить, насколько я был потрясён. После этого я уже никогда не стал прежним. Выражаю вам своё уважение и своё восхищение. Должно быть, вам приходят сотни писем, подобных этому. Но я хотел написать вам не только об этом.
Я боролся против вас пять лет. Как сказал бы ваш Менальк: "Оставь меня". Я боролся против вашей духовной тирании, довлеющей надо мною. Я любил вас, и некоторые пассажи из ваших книг помогли мне выжить в концлагерях. Вы дали мне силу вырваться из буржуазно-обывательского и материального комфорта. Я искал вместе с вами "не столько обладание, сколько любовь". Я начал с чистого листа, чтобы стать обновлённым для нового закона
Я до сих пор живу всем тем, чему вы меня научили. Но я жажду. И все молодые жаждут вместе со мной. У вас есть способность совершить нечто. И однако, я знаю, что я, как всегда, один.
Я не жду от вас решения для моей маленькой проблемы. Это было бы слишком легко; решение является коллективным. Каждый должен найти свой путь, отличный от пути соседа. Но ваш луч мог бы указать направление, куда идти... Если вообще существует какое-то направление.
О! Учитель... Если бы вы только знали, в каком бедламе пребывает вся наша молодёжь... Я не хочу злоупотреблять вашим временем. Я не сказал всего, что хотел бы вам сказать. А сказать нужно много о чём.
Это зов, обращённый к вам. Простите мою бестактность: я знаю, что вам не по душе симпатии.
Хочу всё же выразить вам своё огромное восхищение и надежды, что я возложил на вас.
Примите, Учитель, мои искренние чувства и уважение к вам
Б.
Отель Париж в Каире
(до 27 февраля)
на пути к Пондичерри
U