Подруга, мне не терпится вернуться в Индию, чтобы взять посох нищенствующего пилигрима и окончательно отправиться в приключение внутрь самого себя, на поиски этого осознания. Не будет мне покоя, пока меня не доведут до конца.
Пишу это письмо из "Говернадор-Валадарис", где отныне я буду жить. Это маленькое местечко похоже на таковые американского Дальнего Запада, механизированного дальнего запада. Валадарис окутан густой охряно-красной пылью, находясь на краю шоссе Рио-Баия, дизельные грузовики вперемежку с ковбоями, лошадьми, стадами. Вечером это похоже на караван-сараи Афганистана, и солнце разрезает черноту небес гранитными куполами, нависающими над городком. Несколько запыленных пальм, которые выглядят как будто окрашенные из распылителя, башни, бараки и цементные дома: здесь центр коммерции -- кафе, скот, минералы. Полдюжины лесопилок пытаются обрить окружающие горы. Я предпочитаю жить здесь, среди этих суровых людей, которые при случае могут поиграть револьвером, чем среди претенциозных обезьян Рио-де-Жанейро. Вот такая картинка. По-прежнему молчалив и одинок. Напишите мне, Подруга.
Вокруг меня не так много привязанности и любви, и мне важно ощущать вашу с Максом дружбу. А как Барон, которого вы видели в Париже?
Обнимаю вас.
Б.
U
(Письмо молодому геологу, который обучил и подготовил Сатпрема к джунглям Гвианы).
Валадарис, 10 сентября [1952]
Дорогой Е.,
Не знаю, должен ли я пожелать, чтобы это письмо застало вас до отъезда из Гвианы, в которой вы остались на сентябрь, согласно вашему последнему письму. На самом деле, я серьёзно задаюсь вопросом, не возвратиться ли мне в джунгли. Эта внезапная перемена места, возможно, удивит вас, но я чувствую весьма острую ностальгию по жизни в лесу.
Таким образом, это письмо весьма "корыстно", и я прошу меня извинить. Как вы думаете, есть ли какая-то интересная для меня работа в настоящее время в жанре разведки-бокситов и Картографии (в каком-нибудь уголке, отдалённом от цивилизации, тракторов и дорог). Как вы думаете, в случае необходимости согласятся ли Г.Б.Р. и Лабаллери взять птицу вроде меня? -- я готов провести пару лет не выходя из леса, и вы достаточно знаете меня, чтобы быть уверенным, что я "продержусь".
В случае получения от вас обнадёживающего ответа, я написал бы Лабаллери и приготовился бы сесть на самолёт в течение нескольких дней после получения от него ответа.
Вероятно, вы подумаете, что я совершенно "непоследователен", фактически, так и есть -- я не вижу, почему мы должны быть последовательными в наших ошибках. В данном случае ошибка нравственная, а не материальная, ибо здесь я наслаждаюсь ситуацией, что называется "на будущее" -- но что для меня это будущее, если я не нахожу в нём радости!
(...) На данный момент моё новое положение отвлекает меня, и я провожу время в поисках слюдяных шахт, разъезжая на джипе или верхом по гранитным хребтам Минас-Жерайс. Увы, эта ситуация не продлится долго, ибо идея Уотсона в том, что как только я буду посвящён во все тайны слюды и горного хрусталя, мне предстоит возвратиться в Рио и взять на себя руководство его делом в Бразилии. (Уотсон -- человек в возрасте, и он хочет уехать во Францию, как только я буду готов взять на себя его дела). Множество людей подумают, что я сумасшедший, раз хочу отказаться от такой возможности, но я уверен, что вы меня поймёте. В вашем последнем письме, которое я часто перечитываю, вы писали: "У меня ностальгия по изнуряющим будням на просеках, по внезапно возникающим на пути водопадам, когда возвращаешься назад в зарождающихся сумерках под монотонные крики куропаток..." Во мне также живёт эта ностальгия, и вопреки здравому смыслу я думаю только об одном: обнаружить себя у хижины под навесом, делать просеки, идти... идти. Нелегко истощить этот жар... Мне не терпится ощутить телесное утомление после долгих походов под тропическим ливнем. Я уверен, что вы поймёте. Не вы ли писали в вашем последнем письме: "Чем дальше я иду, тем больше влюблён в Гвиану"?
Правда, моя любовь запоздалая, но я надеялся найти в Бразилии широкие горизонты и простых людей. Вместо этого я обнаружил повсюду ужасающие мелкие городишки и лживых людей. Я стремлюсь к здоровому одиночеству леса и усилиям, которых он требует. Я совсем не чувствую себя незрелым для того, чтобы разбогатеть или стать Директором чего бы то ни было. Не знаю, смогу ли объяснить это Лабаллери. Но может быть, по случаю, вы сможете стать моим переводчиком -- если это вас не затруднит.
Я часто говорил себе, не абсурдно ли два раза идти по той же дороге, в то время, как в мире существует столько путей -- и я спросил себя, не должен ли я поехать в Африку вместо того, чтобы возвращаться в Гвиану (Лабаллери говорил мне о геологических изысканиях в Мавритании или ещё где-то)? Но я боюсь обнаружить в Африке бесчисленное множество мелких французских суб-префертур, в то время как в Гвиане настоящий девственный лес. Что вы думаете об этом?
Извините за это корыстное письмо -- которое, впрочем, может прийти слишком поздно. С нетерпением буду ждать от вас знака. Если вы во Франции, сообщите новости -- был бы счастлив оставаться в контакте с вами...
Со всей свой дружбой
Б. Ангел
U
Валадарис, 30 сентября [1952]
(моим друзьям из A.F.P. в Рио)
Дорогие друзья,
Для меня было большим удовольствием читать ваше письмо, весточку от Ирасемы. Невзирая на ваши слова, morenas cariocas* оставили во мне мало воспоминаний, ещё меньше saudade [ностальгии] -- я оставил их без сожалений, чемодан и без того слишком громоздкий! Но воспоминания о некоторых вечерах или сиестах на Авеню Сампаильо всё ещё живы, и позже обнаруживаешь, что за тканью слов приличия, за рутиной ежедневных отчётов формировались более тонкие отношения, словно некие тени нас самих встречались на другом плане, а мы об этом даже не знали -- назовите это симпатией, дружбой, как угодно. Это единственные воспоминания: всё остальное лишь декор, повод для этих подлинных встреч. И не стыдно такое писать?
Меня очень тронуло ваше предложение вернуться и работать во Франс-Пресс, и мне трудно ответить вам, не вдаваясь в некоторые детали: возвращение назад, к комфорту и согласию -- это решение почти не имело бы смысла в отношении меня, впрочем, не больше, чем оставаться здесь, в Валадарис, закончив директором компании, экспортирующей слюду. Это вопрос не суждения, но темперамента или насыщенности, концентрации, плотности. Не сегодня, так завтра приходится признать, что определённые вещи более важны для нас, чем другие, и следовать за этой плотностью; быть верным самому себе, как в хорошем, так и в плохом (!) -- это последняя роскошь, которую мы можем предложить себе в этом мире, где больше не осталось причин, которые стоили бы верности.