Сколько раз, разъезжая по Африке, я готов был отказаться от всего, написать Изе, что я возвращаюсь, а Уотсону -- что я принимаю его предложения. Сделать это было намного проще (и я никогда не считал, что разбогатеть -- это "стыдно"!) Бернар, как ты мог подумать, что я вкалывал, продавая эти проклятые Ларуссы, лишь ради того, чтобы тебя удивить! Бог мой, мне нужна была не публика, а лишь немного понимания и дружбы в трудный период.
Это письмо не для того, чтобы потеряться в горечи или ненужных сожалениях, -- но чтобы расставить вещи по местам и разъяснить тебе цель, которую я преследую, ибо последние шесть лет наша дружба отмечена лишь недопониманием.
Именно в Индии, вначале в Ашраме Понди, затем у Брюстера, я обнаружил это внутреннее божественное Присутствие -- извини за литературщину -- которое наполнило мою жизнь, в то время как не оставалось больше ничего после Бухенвальда. Трудно описать этот довольно ошеломляющий опыт, ибо это подобно тому, как будто разрывается завеса, словно заново обретаешь своё детство. Ты понимаешь, всё умерло во мне, а затем вдруг этот Свет -- потом уже я прошёл немало всяческих туннелей, но воспоминание об этом Свете остаётся; это отпечаток, раскрытие, которое невозможно забыть. Мне кажется, что больше НИЧЕГО в жизни не имеет смысла, кроме поисков Этого. Именно для "этого" (извиняюсь за столь неясный словарь, но в этой области немного литературы) я покинул Изу и Уотсона.
В Индии, уйдя от Барона, я хотел возвратиться в Ашрам, но мне посоветовали пойти в Алмору и увидеться с Брюстером, которого я тогда не знал. У Брюстера, а затем в близлежащем ашраме я получил другие опыты и колебался между Ашрамом в Понди и Ашрамом в Миртоле. В конечном счёте я получил письмо из Понди, в котором мне перед принятием окончательного решения рекомендовали "очиститься", "исчерпать некоторое количество противоречивых тенденций" в себе и возвратиться во Францию. На протяжении пяти лет я "исчерпал" немало вещей... На дорогах Гвианы и Бразилии я научился познавать свои собственные силы, я испытывал себя различными способами и доказал себе, что способен достичь материального успеха (если я возвращусь в ашрам, это не будет выражением комплекса неполноценности). Наиболее тягостным был опыт с Изой и Уотсоном, словно одновременно всё накинулось на меня с целью задержать -- я боялся уступить и хотел испытать себя, сделав шаг назад, оставшись один в Африке, прежде чем окончательно возвратиться в Индию (или отказаться от всего и присоединиться к Изе и Уотсону). Я хотел уйти в пустыню -- остатки романтизма; вместо этого я продаю Ларусса -- это наиболее худшая из пустынь. Вот.
Если бы не колебания во мне самом, я никогда не стал бы рассказывать тебе о том, что я оставил -- но я не "сверхчеловек", я люблю Изу и я также хотел бы приятной жизни, которую мне предлагает Уотсон. Бывают вечера, когда думать об этом совсем не смешно... Если я буду писать в таком же тоне, ты подумаешь, будто я собираюсь играть в корнелевских героев* (или, за неимением их, в "пророков для прыщавых девственниц, которые..." и т.д.) -- там, внутри, нет ничего от Корнеля. Будь мы все в одной пьесе, это было бы проще -- но в нас самих есть несколько планов существования, не всегда согласующихся друг с другом. Мне кажется, что если бы я отказался от Индии, то потерял бы единственный шанс достичь этого высочайшего плана, которого я коснулся. Впрочем, теперь я даже и не знаю, является ли это вопросом "выбора" -- мне кажется, что, скорее, кто-то или что-то в наших глубинах выбирает за нас. Я покинул Бразилию так, как бросаются в воду -- нелегко всегда иметь мужество для своих решений...
Ты мне пишешь, что я "бунтую против любого порядка". Прежде я бунтовал, и этот бунт мне помог. Если сейчас я не подчиняюсь никакому из социальных законов -- в Колониальной Школе или у Уотсона -- то лишь потому, что я хочу найти единственный закон, которому я принадлежу, тот закон, который я предчувствовал в детстве и в обнажённости концлагерей, тот закон, который я обнаружил в Индии. И я буду искать в Индии не вольной жизни, но дисциплины, Йоги и учителя, который поможет мне познать себя.
Сожалею, что сказал тебе о своей болезни. Ибо получаю в-ответ: "Истощая своё тело, ты не удивишь этим ни меня, ни тем более себя. В результате ты просто заболеешь и подумаешь о том, чтобы взять отпуск в своей дорогой Бретани". К чему столько сарказма? От этого кризиса лихорадки я лежал пластом и ощущал в себе весь пройденный путь, начиная с Кайенны. Это очень просто. И если я написал тебе об этом, то потому, что чувствовал себя действительно совершенно беспомощным -- иногда трудно стремиться к тому, к чему мы стремимся, и держаться любой ценой. Безусловно, мне не хватает смирения -- и временами меня обучают смирению через мои Ларуссы. Ты прекрасно знаешь, я не святой! (да ну, правда?!)
В-общем, мне надоело извиняться за то, что я написал то или это, и давать разъяснения, в то время как я пытался по-братски рассказать тебе о том, что я чувствовал, чем жил, о чём думал.
Бесспорно, ты будешь полагать, что я написал это письмо только лишь для того, чтобы принять букет цветов после своего циркового номера, ну или на худой конец пару ответных строк, типа "как же я ошибался, я и не знал, что ты такой великий святой, столь благородный характером!" Уверяю, я не держу тебя за идиота, и тем более за зеркало -- но если ты будешь кукситься, как в своём последнем письме, остаётся лишь опустить руки.
Я не буду опускать руки, я буду цепляться изо всех сил и попытаюсь в-одиночку распутать свою маленькую проблему. Если тебе это интересно, ты обязательно об этом узнаешь тем или иным способом, как только я возвращусь в Индию или в Бразилию. Может быть, позже мы сумеем лучше понять друг друга?
Б.
P.S. Я собираюсь написать Уотсону и ответить на его последние предложения, пригласив его этим летом во Францию для принятия окончательных обязательств в отношении него.
U
Фрагмент Дневника
(Разговор с Т., приятелем-евреем, который вовлёк меня в приключение с Ларуссом)
Ломе (Того), 10 апреля 53
Он говорит: "...видишь ли, я хочу воздержаться от того, чтобы слишком много думать. Как только я прекращаю работать, это вгоняет меня в хандру; ощущение, что пребываешь в пустоте... Моя мать, она боится, когда видит, что я слишком много думаю... Однако, я не могу сказать, что у меня есть причины для хандры: сегодня мы хорошо поработали, уже несколько дней мы хорошо работаем... но когда думаешь об этом: сегодня сто тысяч франков КФА* оборота; завтра пятьдесят тысяч; послезавтра ничего, а потом ещё сто тысяч; какая разница? Это ничего не меняет...
Видишь ли, когда я об этом думаю... Допустим, ты достиг всех своих целей; я могу купить холодильник своей матери, оплатить квартиру и свой драндулет... Что это меняет? Ты доволен тем, что получил удовольствие. А потом?... Что это меняет?...
То, что происходит со мной сегодня вечером, это не хандра, нет, таким образом я чувствую вещи... Бывают дни, когда я говорю, что типы, совершающие самоубийство, не являются трусами. Но и это тоже, что это меняет?...