Здесь готовятся к большому индийскому празднеству, которое продлится 2 дня; шумные толпы индийцев будут бросать в воду идолов[53].
Р. S. Я получил приглашение на обед к одной очень миленькой даме, с которой познакомился у лорда Окленда. Ее дом один из лучших в Калькутте. Убранство комнат доведено до самой изящной простоты: здешняя мода не допускает излишних украшений. Главная цель — прохлада, и всякая утварь, без которой можно обойтись, служит только препятствием свободному обращению воздуха. Поэтому покои калькуттских дворцов кажутся пустыми.
[Ему же]
Калькутта, 15 октября 1841 года
Хотелось бы мне описать тебе поподробнее столицу Индии, да жара [стоит] невыносимая: местность низменная, влажная, воздух удушливый… Просто не хочется ни за что приниматься. Все англичане, исключая геркулесов и крепких голов, встают в 5 часов утра на рассвете, когда по небу тянутся еще розовые полосы, а отдаленные леса подернуты сизоватым туманом, и отправляются на берега реки, кто в кабриолете, кто в коляске, кто верхом, но легкой рысцой. Всякое излишнее движение здесь гибельно, и после 6 часов солнце печет так жарко, что сердце замирает. Обитатели Калькутты спешат укрыться в дома, и панкха («опахала») приводятся в движение.
В 5 часов вечера начинают показываться красивые экипажи на Корсо и на берегах Ганга; из экипажей выглядывают бледные, истомленные лица. Англичане по образу жизни находятся под постоянным страхом смерти; туземцы, не употребляющие ни мяса, ни вина, — другое дело. Обыкновенная их пища состоит из рису, саго, овощей, плодов, молока и пшеничных лепешек. Пьют они единственно рисовую и кокосовую воду. Белая чалма защищает от солнца знатных индийцев, а простой народ обходится и без чалмы; впрочем, эта способность выносить жар не дается привычкой, а лежит в самой природе туземцев, потому что дети англичан, рожденные в Индии, не могут переносить здешнего жара и посылаются своими родителями в Англию более для подкрепления здоровья, чем для образования. Словом, индийское солнце действует на европейцев гибельно.
Вчера я нанял лодку, чтобы ехать осматривать лучший в мире ботанический сад. Садясь в лодку, я почувствовал неприятный запах, разлитый в свежем вечернем воздухе, осмотрелся и увидал на волнах труп индийца, который колотился головой о корму. Вообще по реке плавает много трупов, и к ним как-то привыкаешь.
В Калькутте проживают дети Типу Султана. Сегодня утром, случайно остановившись перед занимаемым ими домом, я попросил позволения их видеть, но меня просили прийти в другой раз, потому что их можно навещать только в указанные часы.
Я объезжаю город и окрестности в наемной карете с 4 индийцами: кучером, лакеями и двумя скороходами, которые то бегут перед каретой и остерегают прохожих, то, с моего разрешения, карабкаются для минутного отдыха на запятки. Эти же скороходы употребляются для рассылок и ходят за лошадьми.
Калькуттские туземцы довольно образованны. Один из них прислал мне письменное приглашение на нотчи[54], или индийские пляски, которыми он желает угостить своих знакомых и которые продлятся 3 дня.
Сегодня утром я познакомился с превосходно образованным индийцем: он занимается торговлей и один из первых здешних богачей. Со временем он собирается вместе с одним англичанином объехать Европу и начать с Неаполя, чтобы постепенно привыкнуть к европейскому климату. Этот индиец называется Дварканат Тагор[55], а англичанин — М. Паркер, славный малый, впрочем жератый человек Об этих господах ты услышишь.
О чем же еще написать тебе? Кажется, не о чем. Теперь меня к себе манит Бенарес [Варанаси], очаровательный Бенарес, но надо взять терпения и подождать. Прощай.
Шакалы воют всю ночь на улицах Калькутты: это немножко странно. Я слушаю их из моей гостиницы, которая находится в самом аристократическом квартале, бок о бок с губернаторским дворцом, с другими великолепными зданиями и магазинами мод. Есть, впрочем, что-то обаятельное в печальных завываниях этих четвероногих сов, называемых шакалами: прислушиваясь к жалобному вою, можно вообразить себя в одной из самых диких пустынь. Вольней[56], описывая в своих «Развалинах» Какое-то уединенное место, говорит несколько слов о шакалах… Помнишь, как эти строки поразили нашего брата Владимира? С тех пор мое воображение окружило шакалов какой-то таинственностью.
22 октября
Я надоел тебе моими просьбами о деньгах; но два часа [назад] я получил письмо от Гармана с векселем в 9600 рупий, который ему передан Штиглицем. Я посетил г-на Петье, приехавшего сюда для торговых оборотов. Это очень порядочный и любезный человек. В Шандернагоре [Чандранагар][57] господствует совершенная свобода обхождения, весьма противоположная английской чопорности. Это маленький город, имеющий в окружности, если я не ошибаюсь, 6 или 7 миль, довольно многолюдный и веселый. В нем до 40 тысяч туземных жителей, французских подданных. Вскоре начнутся здесь празднества, о которых я говорил. Богатые индийцы приглашают европейцев на нотчи — пляски баядерок.
В Шандернагоре я 2 раза присутствовал на этих плясках. Посреди хорошо освещенной залы находилось возвышение, обнесенное перилами, на котором расположились плясуньи, музыканты, хозяева, почетные гости, любопытствующие европейцы; за перилами стояла толпа народа, потому что на эти праздники допускаются все желающие, что очень похвально. Эта толпа состоит из нагих людей бронзового цвета. У всех у них спокойные и приветливые лица, правильные и благородные черты. В конце зала стоял истукан богини Дурги, в честь которой давался праздник. Эта богиня огромного размера, выточена из дерева, украшена золотом и серебром и расписана яркими красками. Газовая, разноцветная одежда баядерок своеобразна. Одна из танцовщиц очень важничала перед своими подругами. Во время отдыха она в гордом положении курила из посеребренной хукки. Ее панталоны из розового газа, плотно прилегающие книзу в виде юбки, были обшиты сзади тонкими галунами, по 3 на каждой ноге. Музыкант был красивый молодой человек, в узкой кисейной одежде; на голове у него была накинута легкая шапочка, из-под которой выбивались длинные густые пряди волос. Что касается женщин, все они были маленького роста, тщедушны и все с маленькими черными зубами.
27 октября
Мне сказывали, что все письма уже розданы, а ко мне нет как нет. Я не буду ждать следующей почты; она приходит через месяц, а я с первым пакетботом отправлюсь в Бенарес. К несчастью, этот переезд будет продолжаться дней 20, потому что ехать придется против течения. Впрочем, каюты удобны, притом можно будет каждый день выходить на берег.
По возвращении из Шандернагора в Калькутту я был на нескольких нотчах (notchs), или собраниях у богатых индийцев. Обширные дворы превращены были с великим искусством в комнаты с помощью устроенных над ними навесов с люстрами и разостланных на земле ковров. Почти все танцовщицы безобразны; одна только была мало-мальски сносна, да, пожалуй, и про нее нельзя было сказать этого, потому что она чересчур мала.
На этих собраниях я познакомился со многими раджами; все они стараются перенять английские привычки, и оттого некоторые из них надели какое-то несуществующее, уродливое платье и на гуляньях сами правят кабриолетом. Но между ними был один молодой человек в живописной туземной одежде, который как бы наперекор другим старался выставить себя истым индийцем, хотя все его родные братья приняли европейские обычаи. Между тем этот раджа, Кришна Бахадур, очень чисто говорит по-английски; ему 20 лет; он очень недурен собой, строен и носит длинные волосы. На нем было газовое платье в старом персидском вкусе и легкие матерчатые шальвары, чрезвычайно широкие внизу и такие длинные, что закрывали ноги, волочились по полу и даже немного мешали ходить.
53
Здесь имеется в виду праздник Дурга-пуджа, после окончания которого глиняные изображения богини Дурги бросают в реку. —
55
Дварканатх Тагор (1794–1846) — просветитель и религиозный реформатор, в 1833–1843 гг. — руководитель религиозно-реформаторского общества «Брахмо Самадж», дед знаменитого поэта Рабиндраната Тагора. —
56
К. Вольней (1757–1820) — французский писатель и востоковед, автор «Развалин или размышлений о смене империй». —