Настали холода. У меня комната с камином, который я топлю, и сверх того палатка, в которой я сижу, когда солнце очень печет. Ко мне приносят остатки тех редкостей, которые еще можно встретить в Дели, после тех грабежей, которые он претерпел, пока англичане не восстановили там порядка и спокойствия.
Хозяин мой развел кругом своего дома обширный парк, прорезанный широкими дорогами. В этом парке на каждом шагу встретишь шакалов, которые здесь до того смелы, что вечером ходят за мной по пятам, а иногда останавливаются и смотрят мне прямо в лицо. В парке убили даже двух гиен и несколько волков, но это было до меня. Теперь по перелескам переносятся огромные стаи павлинов и попугаев, и поэтому в парке, к крайнему прискорбию английских офицеров, запрещено стрелять. Хозяин запретил стрельбу поделом: стреляя по шакалам, зайцам, куропаткам и фазанам, охотники непременно разогнали бы и павлинов, а хозяин их очень любит. На попугаев жаловалась мне госпожа Меткаф, говоря, что они поднимают страшную возню и шум в ее прекрасной [клетке для птиц], которой обнесен весь дом. Обширный и удобный дом выходит на Джамну, которая огибает выступ скалы. Недавно я видел охоту шакала за зайцем: шакал гнал так усердно, что, верно, бедный заяц попался ему на зубки.
Позабыл я сообщить тебе несколько сведений о тхагах, которых я видел в лукновской тюрьме. Их там до 100, и все они в цепях. Ты знаешь, что эта секта проповедует учение, которое поставляет первою обязанностью убивать как можно более людей — для усмирения гнева богини Кали, богини зла и смерти. Индусы усердно поклоняются этой богине и изображают ее окруженной всеми смертными ужасами. (У меня есть рисунок, снятый с истукана Кали.) Эта секта, в течение тысячелетий остававшаяся неизвестной и недавно открытая англичанами, делится на три разряда: последователи первого — душат; последователи второго — поражают кинжалом в голову и бросают свои жертвы в наскоро вырытые ямы или колодцы; последователи третьей — отравляют хуккой и в случае надобности докалывают копьем. Виденные мною тхаги по большей части были душители.
Одно из этих чудовищ задушило на своем веку более 600 несчастливцев и, сидя в тюрьме, с похвальбой сознавалось в этих безобразных подвигах. Несмотря на это, наружность его, по крепкому складу тела, по опрятности одежды, по степенной и даже важной осанке, имела в себе что-то внушающее уважение. Ему было около 60 лет. Жена и дети, не покидая его, окружали заботливостью и ласками. Недавно умер в тюрьме его товарищ, также почтенный старец, который славился кабалистическим числом 999 погубленных им душ. У меня есть его портрет, превосходно снятый одним туземцем.
Правосудие, не отмщая этим злодеям, удовлетворяется одним заточением и употребляет их на открытие других соучастников, к чему, со своей стороны, они не делают никаких затруднений, требуя только казни преступников по их обряду и испрашивая позволение иметь при себе свои семейства. В этом отношении в первых опытах была сделана ошибка, явившая скоро свои следствия: полагая разительнее устрашить тхагов, присудили одному из них отнять торжественно голову, после чего все показания совершенно прекратились, потому что правила секты совершенно не допускают разделения головы с телом. Так как секта душителей очень многочисленна и нельзя было их всех подвергнуть смертной казни, то главные из них были перевешены, а остальные сосланы в Сингапур или Пананг [Пинанг].
Между этими тхагами был один отъявленный мошенник. Он был обвинен и, без всякого сомнения, действительно виновен во многих отравлениях хуккою, хотя он уверял громогласно в своей невиновности. Впрочем, и все они ревели: одни — доказывая свою невиновность, другие — жалуясь на плохое содержание. Тюремный смотритель, английский офицер, терпеливо выслушивал их; они обращались даже ко мне, хотя я их вовсе не понимал. Когда я от них отделался, смотритель показал мне различные алебастровые раскрашенные изваяния, очень искусно сделанные, представлявшие сцены разнообразных убийств тхагов. Художник, индиец низшего сословия, по приказанию офицера приходил весьма часто в тюрьму и с натуры снимал эти сцены: тхаги с какою-то радостью принимали различные положения, потому что для них это было воспоминанием их вольной жизни. Эти удивительные маленькие группы, расставленные передо мною на столе, были так поразительно верны, что приводили в трепет.
Тхаги признают все средства позволительными для достижения своей цели: обманы, ложная клятва, самые ужасные коварства им нипочем. Они вкрадываются в доверенность путников, вызывают их на дружественные отношения, охраняют от собратьев своих и, посвящая им себя в продолжение нескольких месяцев, в удобную минуту, в благоприятном, по признакам летящего ворона или воющего шакала, месте приводят давно задуманное намерение в исполнение. В начале открытия секты англичане захватили человек 20 тхагов, которые и были приговорены к виселице. Преступники просили позволения исполнить приговор собственными руками. Им это дозволили: они связали несколько кусков полотна, обвертели им шеи, бросились в разные стороны и задушили себя. Одному удалось вырваться, но он тотчас же был схвачен солдатами и повешен.
Пора одеваться к обеду. Мне рассказывали, что мой хозяин никогда не ходит без оружия и что в его спальне постоянно лежат у изголовья постели заряженный пистолет и кинжал. Эта предосторожность вовсе не лишняя, потому что его предшественник, резидент Фразер, был зарезан одним индийцем, который, по милости Фразера, проиграл тяжебное дело со своим родным братом. Проезжая Дели, я видел могилу этого резидента; она находится на видном месте, при большой дороге.
Утомленный постоянными мечтами о поездке в Лагор и Кашемир, до которых, по рассказам, решительно нет никакого доступа, я списался с г-ном Кларком, английским агентом при Лагорском дворе, прося его доставить мне верные сведения о возможности путешествия, и получил неблагоприятный ответ. Впрочем, я не знаю, на Каком основании отсоветована мне эта поездка, и поэтому отправляюсь в Лудиану, чтобы застать там Клавка и выведать от него все обстоятельно.
Во всяком случае, поеду ли, не поеду ли я в Лагор, в начале осени непременно отправлюсь в Бомбей, а оттуда сделаю маленький переезд в Париж. В Париж я приеду летом 1843 года и, ежели не застану тебя там, поспешу в Петербург, в Мадрид — словом, где-нибудь да накрою тебя моими щитами, бронями и т. д. Сегодня за обедом у резидента был один итальянец, миланский уроженец, который прожил здесь лет 20 и женился на дочери какого-то раджи. Мы поболтали немножко по-итальянски.
Сегодня я отправил моего Федора с фургоном в Лудиану, а сам с Франциском найму послезавтра паланкин. Кажется, я первый из русских забрел в эту сторону. Видел еще два индийских города: Маттру и Биндрабанд [Вриндабан], похожие на Бенарес.
Я начинаю любить хукку, Которую здесь Курят с различными сластями, благовониями и примесью табаку. О Лагоре и Кашемире, кажется, нечего и думать.
[Князю Петру Салтыкову]
Лудиана, 16 февраля 1842
Я приехал в Лудиану нынешней ночью. Здесь нет домов, назначенных для отдыха путешественников[99], и я приказал спустить паланкины на песок. Вплоть до утра пробыл я под дождем и грозой; но на рассвете не выдержал и написал г-ну Кларку записку, в которой уведомлял его о своем прибытии и просил какого-|нибудь помещения. Кларк был в верстах в двух от города, в английском лагере. (Англичане предпринимают вторичную экспедицию в Афганистан[100].) По приглашению Кларка я отправился в лагерь и теперь пишу тебе из походной палатки. Дом Кларка в полутора милях от Лудианы; я помещусь там и уже послал передовым Франциска с паланкинами; сам пущусь в дорогу после завтрака.
Кларк человек порядочный, еще не стар, ходит в усах и вообще имеет воинский вид, хотя служит по гражданской части. Он говорил мне, что при настоящих обстоятельствах отправляться в Лагор опасно, что недавно там очень дурно обошлись с германским живописцем Шеф-том, но что ему, Кларку, дней через 8 придется туда поехать и он может прихватить меня; я поблагодарил и теперь сижу у моря, жду погоды. В самом деле, приглашение это очень любезно, потому что ставит Кларка в ответственность перед английским правительством, которое не доверяет путешественникам, желающим осматривать пограничные с его владениями земли. Впрочем, это одно предположение, и очень, может быть, ошибочное: Кларк пользуется и полным доверием правительства, и славой, одного из лучших дипломатов. Надеюсь, что он не изменит своего намерения и я увижу Лагор, не подвергая себя никакой опасности. На Кашемир нет никакой надежды: тамошний губернатор погиб в недавнем возмущении, и теперь весь Кашемир (провинция Лагорского короля) во власти мятежников и в самом жалком положении[101].
100
Вторая английская экспедиция в Афганистан в апреле — мае 1842 г. захватила Джалалабад и Кандагар, в сентябре — Кабул, однако после этого англичане отошли в свои владения; Афганистан сохранил независимость —
101
В Кашмире в то время вышла из повиновения лахорскому радже сикхская армия; наместник провинции Миан Сингх был убит; Кашмир с того времени стал независимым от Лахора княжеством. —