Шум цимбал и других инструментов быстро увеличивался; но только при наступлении ночи появились могольские, по два в ряд, всадники; они въехали в большие ворота, проезжали двор и через другие ворота углублялись во внутренность этой бесконечной ограды. За всадниками, которых было довольно много, следовали носилки и колесницы, запряженные быками; потом ворвалась во двор толпа музыкантов, извлекая из своих инструментов— труб, цимбал и флейт — всевозможные невероятные звуки. Вдруг яркий свет факелов выказал нам сухого старика, со строгим лицом, вытянувшегося на носилках под балдахином. Это был Великий Могол. Непосредственно за ним следовали в беспорядке 20 слонов, одни с позолоченными беседками, другие с цимбальщиками, гудевшими во всю мочь. Надо отдать справедливость музыкантам Великого Могола: они недаром получают жалованье; их рвение похоже на беснование.
За слонами, выступавшими мерной и раздумчивой походкой, проехало еще несколько всадников с черными знаменами и пр. Потом все, смолкло.
Я не сказал, что Великий Могол, сидя на носилках, держал в своей руке крючковатый конец хукки, которую несли за ним.
При бледном свете, в дыму факелов, Могол походил на черноватую мумию, одетую в мишуру.
Комендант предложил мне поместиться у него в крепости; я принял его предложение с удовольствием. Заняв покои над главным входом во дворец, я стал заботиться о представлении Моголу, и мои заботы увенчались полным успехом. В 6 часов утра Его Величество прислал за мной. Следовало спешить явиться на зов, потому что Могол, дряхлый старец, сидел уже на троне, на котором поддерживало его только действие опиума, могущее продолжаться едва только достаточное для церемониала время.
Мы вошли в анфиладу ворот, прошли по нескольким аллеям и вступили на обширный двор, где возвышался трон Могола, под беломраморным, резным, раззолоченным киоском. Едва завидел я его издали, меня заставили сделать три низких поклона, прокричали мое имя и великолепный титул Могола, владыки вселенной, и тотчас же торопливо потащили меня к подножию трона, обнесенного балюстрадой. Вместо многочисленной свиты несколько старых, скудно одетых служителей с серебряными жезлами окружали его. Два мальчика, вероятно близкие Моголу, сидели или, лучше сказать, лежали на ступенях трона. Могол странно двигал глазами своими, то горящими чудным блеском, то тусклыми, как свинец. Мне казалось, что он дрожал.
Я запасся сорокафранковыми червонцами и по обычаю, приблизившись к трону и поклонясь еще трижды, вручил Моголу три такие монеты, которые он принял, положил близ себя и, по-видимому, остался очень доволен» Тогда, подобно тому, как это делается в опере «Итальянцы в Алжире», сановники отвели меня в другой двор, вероятно гардеробный, где навлекли на меня одежду самую странную, какую только возможно себе представить, сшитую из золотых и серебряных парчей, несмотря на то что эта одежда оказалась непомерно длинной; поверх нее на меня с трудом напялили еще узкую серебряную куртку и сверх шляпы моей напутали чалму из трех длинных концов легкой серебристой ткани; в заключение налепили звезду.
Облаченного таким образом, меня опять торопливо повели к трону. Во время этого перехода я должен был держать долгие полы мои, которые тащились шлейфом. Герольды снова оглушили меня криком, и снова я должен был кланяться и опять вручил три червонца Моголу, который тогда собственноручно возложил мне на голову блистательную диадему, надел на шею жемчужное ожерелье и пожаловал мне почетную шпагу. За каждый из этих даров я всовывал по червонцу в руку его, так, как в Англии делают с докторами.
Этот старец был Бахадур-шах[128], потомок Тамерлана. Сухое, длинное, бледное и черное лицо его, орлиный нос, чрезвычайная худоба тела, впалые щеки, отсутствие зубов и редкая, выкрашенная фиолетовой краской борода — все это вместе представляло самую жалкую наружность. Одежда его была из бархата, подделанного под тигровую кожу, и обложена собольим мехом.
Как скоро только было возможно, я бросился вон в этом смешном одеянии публичных танцовщиц, преследуемый криком герольдов, которые провозглашали величие Могола и мою признательность. Меня остановили при выходе и советовали оставить один или два червонца наследнику престола, шепнув мне, что наследник, к крайнему его сожалению, не мог присутствовать при моей аудиенции, но что я с моей стороны очень кстати могу предложить ему червонца два и это будет [знак внимания] и ему будет очень приятно. Я дал один червонец и прогнал толпу слуг, которые обступили меня с прошениями рупии.
Не полагая слишком высокой ценности этим подаркам падшего Могола, я все-таки не ожидал, что, снимая великолепную диадему, увижу что-то подобное сусальному прянику из самого дряного стекла, так дурно слепленного, что оно разваливалось в руках; я должен был тотчас же отдать кое-как чинить ее на тамошнем рынке. Жемчужное ожерелье было также из стекла, но парча, вероятно, серебряная, потому что в Дели, без сомнения, не проникло еще искусство делать мишуру. Как ни были ничтожны эти дары, но английский путешественник обязан бы был представить их в пользу Индийской компании. Мне, как иностранцу, дозволено было сберечь их на память. Предлагали даже получить за эти подарки деньги из казны Его Величества, рупий 40; я отказался, потому что мне хочется сберечь на память это тряпье.
В тот же день я узнал страшные подробности о Моголе. Он неограниченный властитель только в своей крепости, похожей на московский Кремль, обнесенной высокими зубчатыми стенами, с мраморными башнями в мавританском вкусе. Остальные его владения принадлежат англичанам, которые выплачивают ему до 4 миллионов ассигнациями в год; при дурной распорядительности и огромном семействе Могола эта сумма слишком незначительна.
[Ему же]
В дороге между Дели и Фирозпуром,
30 ноября 1842
Взобравшись на самый верх моей башни, я был поражен величественной картиной Дели. Мне пришло в голову снять вид города, но едва успел я разложить бумагу, как на нее опустилась пара резвых попугаев, приютившихся под крышей моей обсерватории. К счастью, они вовремя снялись с места, и я мог продолжать мое намерение и рисунок. Француз сказал бы каламбур: dessein [ «намерение»] и dessin [ «рисунок»]. Беспрестанно окруженный роем попугаев, я набросал полный, но не вырисованный снимок с города и передал его двум туземным художникам, поручив им снять с него две копии, пополнить недостатки и прислать мне рисунки в Фирозпур. За каждый рисунок, по условию, я должен заплатить по 200 рупий, и то в том случае, если рисунки мне понравятся. Сообщаю тебе эти мелочи для того, чтобы показать снисходительность индийских художников[129].
Это письмо я пишу в дороге. Был я в Лудиане; провел там 2 дня, а теперь проезжаю Дхарамкотту, деревушку во владениях Шер Сингха, который выстроил здесь, на полпути от Лудианы к Фирозпуру, небольшой [приют] для англичан, путешественников. Переход от Лудианы к Фирозпуру в почтовом паланкине длится целые сутки и невыносим под знойным небом; поэтому приют, устроенный Шер Сингхом на полпути, невыразимо отраден для усталых путников. Завтра буду в Фирозпуре.
Фирозпур,
5 декабря 1842 года
Фирозпур похож на огромное пыльное море, разливающееся по безграничному, ровному дну, усеянному норами крыс, скорпионов и змей. Длинные вереницы верблюдов вьются по этому морю, как тени. Фирозпурская равнина кажется с первого взгляда мертвой пустыней, а между тем она кипит жизнью и с часу на час более и более одушевляется представителями Индии.
Местами на этих равнинах раскинуты обширные лагеря. Говорят, новый губернатор Индии, лорд Эленборо, приказал собрать сюда большую часть войска, возвращающегося из похода в Афганистан. Он намерен праздновать здесь недавние победы и вместе с тем устроить торжественное свидание с пенджабским махараджей Шер Сингхом. Если генерала спрашивают, где он стоит, генерал отвечает: «На северном конце такого-то лагеря; 20 минут ходьбы». Чтобы отыскивать здесь дорогу, нужно запастись компасом. По всем этим сведениям ты можешь заключить, что фирозпурская равнина — самое отвратительное место на земном шаре; но политические соображения и близость сикхов (Лагор отсюда милях в 30) избрали Фирозпур сборным пунктом англо-индийских войск.
128
Бахадур-шах II (1837–1858) — последний представитель династии Великих Моголов. —