Навстречу нам попадались обыватели, синдийцы и белуджи; иные ехали на слонах и конях, иные шли пешком. Все были вооружены. У всех бороды были выкрашены красной краской, у всех был грозный вид. Впрочем, они мне кланялись. Проехав длинные, малолюдные базары и купив там несколько раскрашенных деревянных коробочек, я подъехал к крепости, обнесенной зубчатыми стенами и громадными башнями. Белуджистанские воины скрестили оружие и спрашивали у меня, имею ли я позволение на свободный пропуск. Мой проводник повел было переговоры, но я тотчас же положил им конец: мне пришла в голову мысль, что эмиры могут задержать меня заложником как англичанина или как человека, покровительствуемого англичанами. А там кто знает, что ожидает меня? Словом, я не вошел в крепость, несмотря на предложение моего проводника отправиться переговорщиком к гостеприимным эмирам. Я воротился к берегу по тем же базарам, по тем же пустыням и теперь сижу в моей каюте… Жаль, что не видал эмиров[133].
ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
[Князю Петру Салтыкову]
Гренада, 3 ноября
[…] Сегодня я осматривал Альгамбру[134]. Судя по рассказам, я ожидал большего: Альгамбра — жалкий алебастровый слепок с волшебных индийских дворцов, не только с тех дворцов, которые по мановению Великих Моголов возникли в окрестностях Дели, но даже с дворцов Лагора, порубежного города Могольской Империи. Все, что в Индии изваяно из камня, мрамора, порфира и лазури, в Альгамбре слеплено из алебастра, и притом в уменьшенных размерах. Прошу после этого верить на слово путешественникам. Впрочем, Альгамбра со своими померанцевыми рощами, цветами, виноградными лозами и легкой архитектурой — все-таки прекрасное место. Виноградом я объедался.
Я видел в Персии дворцы, подобные альгамбрскому, но они богаче, чище отделаны и величественнее. В Каире тоже есть здания лучше альгамбрских, только выстроены в более простом вкусе: в Каире арабское зодчество сохранилось еще в своей первобытной чистоте. В Индии то же самое зодчество, но уже гораздо роскошнее в своих подробностях, гораздо узорнее. […]
[Ему же]
Каир, 22 декабря 1844 года
Стоит прекрасная погода; окрестности покрыты густой зеленью, как у нас в июне; под тенью акаций и сикомор можно проехать верст 5 по гладкой дороге в карете или верхом на осле и добраться до Чубры, вице-королевского сада, наполненного розами, ананасами, померанцевыми и лимонными деревьями.
Днем приходится прятаться от солнца, а ночью не снимать пальто. На два часа пути отсюда находятся большие пирамиды; их видно из моего окна, они поднимаются над первым планом картины, образуемым темной лужайкой Эзбекиа (главное гулянье, на котором выстроены турецкие кофейни); картина прорезывается голубою лентою Нила. С другой стороны Каира тянется печальная, сухая пустыня, усеянная гробницами Мамелюков и более древними и вместе с тем красивыми памятниками: мавзолеями халифов с легкими, тщательно отделанными минаретами. Далее виднеется лес, странное явление в пустыне. С третьей стороны зеленеют обработанные поля, разделенные и размежеванные живыми плетнями кактусов и тенистыми аллеями акаций. Отсюда же виден священный сикомор, под которым, по туземному преданию, отдыхала Пречистая Богоматерь; виден также обелиск, и это место называется Гелиополис. По четвертой стороне идут аллеи различных деревьев и обломки древних стен до самого Нила; при конце находится подземная часовня, в которой, по преданию, долгое время обитало Святое Семейство. Прилежащие кварталы населены доптами. Собственно Каир, то есть новый город, — темный и самый странный лабиринт, в котором толпятся выходцы Аравии, Абиссинии, Голубого и Белого Нила и всех оазисов пустыни. Улицы очень узки и извилисты; дома, выстроенные в старом арабском вкусе и покрытые арабесками, до того высоки, что едва пропускают дневной свет на улицы, где вечно господствуют таинственные сумерки, одевающие полусветом странные городские толпы. Тут увидишь и желтокожих коптов, всех в черном, и бедуинов в каких-то порыжевших от солнца накидках, и арабов из Мекки, напоминающих мумий в желтых и красных чалмах, и черных нубийцев с правильными чертами лица, в белых и синих одеждах, и эфиопских невольников с бронзовым цветом кожи, со странной прической, совершенно похожей на прическу древних царей, изображенных на фресках Верхнего Египта.
Ото всей толпы резко отличаются суровые варварийцы с беспокойным и мутным взглядом, ведущие за собой на рынок невольниц, несчастных девушек, украденных из родительского дома: абиссинянок, галлаток и негритянок. Серые лохмотья едва прикрывают их стройные, красивые тела; взгляд их так глубок и так печален, что трудно дать о нем понятие европейцам. Бедняжки прошли горячие пустыни до Асуана или Сиута, а оттуда приплыли в Каир по Нилу. Половина из них обыкновенно умирает в дороге от усталости и лишений; а мужская половина этого людского стада выдерживает жестокую операцию, которая губит две трети и набивает непомерную цену на остальную треть. Операции совершаются обыкновенно в прибрежных селениях, в окрестностях Сиута или Гергеса. Целые сотни несчастных восьмилетних мальчиков бросаются в яму, где их увечат и зарывают по пояс в землю до тех пор, пока не, заживет рана. Вся эта уличная толпа пронизывается длинною вереницей верблюдов, идущих с товарами из внутренней Африки и Аравин. Несколько чиновников вице-короля на прекрасных арабских конях давят кого ни попало; несколько уродливых евнухов, за которыми верхом на ослах следуют женщины, продираются сквозь толпу.
Женщины, с ног до головы закутанные в черные или белые покрывала, кажутся какими-то призраками; иногда перед ними вместо евнухов едет не белом муле, овьюченном красным чепраком, иман[135] с белой бородой, в зеленой чалме и в белой, шитой золотом одежде, которая называется «махла» или «абаи». Эта процессия значит, что святой муж ведет свой гарем в баню. Я кое-как пробиваюсь в этой давке на осле; передо мной бежит, очищая мне дорогу, шестилетний арабчонок с палкой в руке и кричит во все горло на встречных и поперечных. Вырвавшись из тесноты, я въезжаю в пустые улицы, проезжаю мимо огромных мечетей, сложенных из резного камня в первые века магометанства, и достигаю наконец темного пальмового леса. Пальмы все покрыты финиками, которые спускаются красноватыми, прозрачными гроздьями. Отпускаю осла погулять, а сам сажусь на траву, под тень широкого дерева, на берегу ручья. Старый садовник приносит мне несколько пригоршней фиников; другой садовник приносит мне пучок роз и жасминов; третий приносит глиняную бутылку свежей померанцевой воды, я все это принимаю и закуриваю трубку.
133
8 дней спустя завязалась кровавая схватка перед воротами Гайдрабада. Англичане победили, но беззащитные английские поселенцы в Синде все были перерезаны туземцами. В числе прочих погибли больной английский генерал, плывший, подобно мне, по Инду, и английский комиссионер, доставивший мне перевозную барку в одном из устьев Инда — Гара Бари. Его жена и дети также были жертвами свирепости туземцев… Меня спас бог! —
134
Альгамбра — дворцовый комплекс XIII–XIV вв. на окраине Гренады в Испании. —
135
Здесь, видимо, описка: иман вместо имам — «святой, священнослужитель». —