[Ему же]
Визагапатам {Вишакхапатнам],
на Коромандельском берегу, 21 июля 1845
Признайся, что Индия тебе страшно надоела. Целые годы я только и болтаю с тобой об одной Индии, сам сыт ею по горло и не знаю, как выбраться отсюда поскорее. Чтобы доехать до Бомбея и осмотреть проеханные страны, мне нужно полгода, а из Бомбея я приеду в Париж, за всеми остановками месяца через 3. Прибавь еще к этому 3–4 недели, которые я пробуду в Бомбее и, может быть, в Гоа. Затем у меня не останется никаких сожалений об Индии, исключая неудавшейся поездки в Кашмир. Видишь ли, я слишком стар для этой поездки и не решусь на нее даже и тогда, если каким-нибудь чудом устранятся все непреодолимые препятствия, как-то: тхаги, разбойники, невольничество и голод. Что эти препятствия не мнимые, я в этом вполне уверен.
Впрочем, главная причина, почему мне Индия так опротивела, это беспрестанная официальность. Приедешь на станцию и, вместо того чтобы надеть халат и лечь спать, изволь заниматься туалетом и отправляться в дамское общество. Я только и отдыхаю, телесно и душевно, в паланкине: телесно, потому что в паланкине удобно лежать, а тряска почти незаметна; душевно, потому что я развлекаю докучные мысли приятными чтениями и дорожными видами. Однако в настоящую минуту дорога не очень развлекательна… Дня через 3 я увижу Джагарнат [Джаганнатха], этот знаменитый храм, воспетый Bernardin de Saint-Pierre в «Индийской хижине»[139].
Куттак [Катака],
город между Джагарнатом и Калькуттой,
26 июля
Какая страшная скука! Представь себе: носильщики, вместо того, чтобы отнести меня в Джагарнат, принесли меня другой дорогой сюда, верст 60 севернее. Никак не могу понять, каким образом произошла эта ошибка. Дело было ночное. Теперь я принужден возвращаться назад, чтобы побывать в Джагарнате, а не посмотреть на него жалко!
Джагарнат, правильнее Джаганат [Пури],
29 июля
Я здесь уже три дня и успел срисовать с натуры и храм, и главного жреца; остается срисовать парию Bernardin de Saint-Pierre.
В храм не допускается ни одно нечистое существо; позволяется ходить кругом: довольно и этого. Джагарнат — прескверная пагода, но зато существует около 600 лет. Индийцы отдают ей предпочтение, потому что в ней обитает безымянный дух, и обитает уже несколько веков.
Великий жрец Чатиссани-Джог-Наик большой охотник до попугаев и колибри; клеткам у него несть числа, и он с удовольствием показывает своих пернатых пленников. У этого высокого и толстого брамина, должно быть, слоновая болезнь; но эта болезнь его не слишком беспокоит, и, несмотря на тучность ног и прочих членов, он двигается легко и всходит даже со своими клетками И любимой черной обезьяной на кровлю и террасы своего дома. Дом его против храма. Грязный индийский городок, в котором находится Джагарнат, называется Пури. Кстати сказать, по-французски pourri [ «гнилой»], потому что весь окрестный воздух заражен миазмами. Впрочем, иначе и быть не может в таком месте, куда сходится все отребье индийского населения. Здешний раджа (находящийся отчасти под надзором англичан) ненавидит европейцев. Это — высокий худой и сгорбленный старик, черный, как уголь, одетый с ног до головы в белые ткани. На лбу у него проведены 3 широкие черты белого и желтого цвета. Невдалеке От его мрачного и убогого дворца находится огромный пруд; посреди пруда выстроен храм, из которого при солнечном закате вылетают потрясающие звуки медных труб, гонгов и тамтамов. В пруде роятся крокодилы.
Пури построен на самом берегу моря; волны омывают уединенный домик, в котором я поселился у одного из находящихся здесь англичан, м-ра Шора. Этому бедному молодому человеку, исправляющему должность судьи, не более 24 лет; здоровье у него слабое; он разлучен со всеми родными и должен провести еще целых 20 лет в суде и расправе с индийцами. В Пури он находится с небольшим 4 года. Лучшая его надежда — возможность отпроситься лет через 6 в отпуск, повидаться с родными в Англии и отправиться в Пури, чтобы доживать урочные года в ожидании пенсии в 800 или 1000 фунтов стерлингов. Теперь он получает 700 фунтов стерлингов, но этот оклад увеличится; притом Шор живет расчетливо. Море страшно шумит под моими окнами; сильный и холодный ветер завывает; волны бешено бьются в песок; меня разбирает охота выкупаться в море, да вот беда: акулы!
Впрочем, я каждое утро и вечер обливаюсь несколькими ведрами холодной и пресной воды. Здешний удушливый климат приучил меня к холодной или, сказать правильнее, некипяченой воде; совершенно холодной воды не найдешь в этом жарком поясе.
На берегу пруда находится индийская хижина, что-то вроде часовни, населенной крысами, при которых живет привратник, обязанный их кормить. Не знаю, писал ли я тебе, что около Гайдрабада я видел старую Голконду[140]; крепость и кладбище, усеянное огромными мавзолеями, похожими на пагоды, кажутся вымершим городом. Я не въезжал на кладбище, чтобы не нарушить спокойствия его обитателей: летучих мышей, волков и гиен. Верстах в 100 оттуда я проезжал мимо голкондских копей; эти алмазные копи уже давно оставлены за скудностью в алмазах и за трудностью разработки. Последние строчки я пишу в Куттаке, куда меня принесли; Джагарнат я оставил вчера вечером…
Балассор, 5 августа
Я медленно продвигаюсь к Калькутте, по дождю и а грязи, бесконечными болотами, в которых царствуют лягушки. Иногда, если за беспорядком недостает на дороге носильщиков, меня опускают наземь в моем паланкине, и большую часть ночи провожу я в ожидании. Вдруг одинокая лягушка начинает кричать под самым ухом, и, право, подчас не хуже козла: так здоровы у них здесь голоса. Невольно бросает в дрожь! Тогда я бужу Франсуа, который тоже лежит в своем паланкине, и приказываю ему шуметь. Случается, что в этом проходит целая ночь, то есть если привал есть только условленное место сдачи для носильщиков и негде укрыться. Утром или раньше носильщики отыскиваются так или иначе, как почтовые лошади; минует затруднение, и минутное отчаяние забывается. Забываются и лягушки, которых голоса покрываются голосами носильщиков: последние непрерывно поют однообразный речитатив, впрочем довольно приятный и склоняющий ко сну.
Балассор — станция, где есть для путешественников очень изрядный домик, с постелью, купальней, кухней, 5–6 слугами-индийцами и всем необходимым для удобного помещения. Поэтому я остановился в Балассоре на сутки и более, с тем, чтобы переодеться и отдохнуть от скуки путешествия под дождем. В этой части Индии, где я теперь, такие домики встречаются приблизительно через каждые 80 верст, и я решился останавливаться в них каждый день и проводить все ночи. Местами, неподалеку от этих станций, есть английские чиновники, военные и гражданские; они живут в прекрасных загородных домах, лежащих друг от друга в большем или меньшем расстоянии. Когда они узнают о приезде на станцию # путешественника, то спешат пригласить его остановиться у них или по крайней мере отобедать, позавтракать и т. п., а нередко предлагают ему припасы на дорогу. Я большей частью отказываюсь, предпочитая одиночество, в особенности когда станция хороша. Другое дело — обед; на этот предмет я более падок; не для чего быть вечно медведем, а иногда общество развлекает.
139
Бернарден де Сент Пьер (1737–1814) — французский писатель. Герои его книги «