Так, вчера некто, доктор Д., подъехавший верхом к моей станции, рассказал мне, что в Балассоре расположен отряд сипаев под начальством английского капитана и есть 2–3 гражданских чиновника для пошлинного сбора и т. д., капитан над портом и целое управление парусных судов для сообщения с Калькуттою в видах соляной торговли Балассора; все это в подобном виде было здесь некогда у голландцев и у датчан.
В Индии очень часто и не подозреваешь близости живых людей: до того дома низки, разбросаны и закрыты лесами.
Итак, вечером, приглашенный на европейский обед, я легко достал носильщиков, потому что в населении нет недостатка, но все оно прячется в бог знает каких хижинах. По обыкновению меня принесли к доктору в паланкине, при свете факела. В заключение довольно продолжительного перехода по лесу я увидел наконец огни между деревьями и вошел в чрезвычайно красивый дом, где уже был приготовлен стол, роскошно убранный. В гостиной было 6 человек, мужчин и женщин, очень нарядных: близость Калькутты здесь уже заметна. Одна из дам была молода и хороша собой; другая — тоже молода и очень недурна; третья — крайне порядочна, но уже не первой молодости. Первая и родилась и получила образование в Индии. Индия дает развязность, desinvoltura, резко противоположную природной английской чопорности.
Эта дама пела нам простые английские песни, без аккомпанемента и без всякой методы, но так просто и с таким решительным отсутствием аффектации, что пение ее было и трогательно и приятно. Мистер Г., один из гостей и капитан сипаев, имеет обязанностью по возможности противодействовать приношению человеческих жертв. В продолжение полутора лет своих разъездов по околодку он спас 40 человек и косвенно, с помощью своего влияния, избавил от смерти еще до 100. Один из жертвоприносителей, схваченный им и теперь поневоле вынужденный помогать ему в открытии других, рассказывал ему страшные вещи об этих жертвах. Есть люди, делающие себе ремесло из того, чтобы воровать детей: они тайно продают их жертвоприносителям, которые, заплатив за них, пребывают в счастливой вере, что кровь, ими проливаемая, падает не на них, а на продавших. Долго, иногда многие годы, эти дети, хотя и тайные пленники, пользуются всеми правами собственных детей покупателя, и это продолжается до тех пор, пока семейству последнего не грозит какое-либо несчастье. Но лишь только оказывается что-нибудь подобное, решают, что пришло время принести жертву духу зла, который, по их убеждению, падок до человеческого мяса. […]
[Ему же]
Калькутта, 21 августа 1845
Меня превосходно принял здешний губернатор сэр Генри Хардинг[141], человек донельзя учтивый и исполненный внимания ко мне. Он скоро отправляется осматривать Пенджаб и оставляет на свое место сэра Герберта Маддока в должности вице-губернатора; в качестве дармоеда, toad-eater а, как говорится по-английски, я уж поместился в его доме, среди прелестного парка, где славно едят и курят лучшую на всем свете хукку.
Воздух освежен дождями, которых время уже пришло; небо покрыто. За всем этим неблагоразумно было бы отменить действие экрана, привешенного к потолку, и несмотря на то, что и окна и двери открыты, потому что иначе сделалась бы обильная испарина и нужно бы было тотчас купаться и еще менять белье. Ты понимаешь, что в таком климате не купаться по крайней мере два раза в день — нельзя. Однако один англичанин уверял меня, что купаться неблагоразумно, что он вместо купания заставляет тереть себя, как лошадь, волосяными перчатками и что это средство достаточно заменяет купание. Зная, до какой степени англичане любят воду, я не совсем поверил ему. Как бы то ни было, он имел любезность подарить мне пару таких перчаток.
Я несколько дней провел за городом, у генерал-губернатора, верстах в 20 отсюда. Это место называется Баракпор [Барракпур]. Парк хорош и расположен по берегу Ганга. Покои замка очень велики. Бездна прислуги особенного сословия — индусов касты, называемой бера[142], назначена к экранам или опахалам, висящим на всех потолках. Управляющий, которому поручен надзор за ними, отвечает за то, чтобы опахала не останавливались: они должны действовать день и ночь, приводимые в движение слугами, сменяющимися через час и беспрестанно дергающими веревки. Над каждой постелью такие же экраны; их называют панкха: они не только чрезвычайно освежают воздух и избавляют от испарины, но с помощью ветра, ими производимого, отгоняют и насекомых. Нередко постель и панкха покрываются обширной сеткой для большей предосторожности от насекомых. Важность опахал этих в Калькутте можно сравнить с важностью печей для Петербурга.
Сэр Герберт Маддок собирается дать бал и получил уже из Лондона пропасть хрустальных люстр, которые теперь прикрепляют к потолку танцевального зала: он хочет, чтобы этот зал был одним blaze of light [ «сиянием света»], то есть солнце среди темного индийского парка, ее окружающего. Но затруднение в том, что нужно сделать много необходимых вырезок в огромном экране, пересекающем потолок во всю его длину, и в других второстепенных; иначе нельзя совместить люстры с этой утварью, столь необходимой, а в танцевальном зале в особенности, и хозяин боится, чтобы вырезки, которые сделают для люстр, не ослабили чересчур освежающее действие панкха. Сэр Герберт Маддов любит, чтоб все у него было хорошо; его французские блюда в самом деле очень хороши, и, кроме него, в целой Индии ни у кого нет подобных. Я говорю о французских блюдах.
Намедни был маскарад у госпожи Мортон, где был и я. Я не люблю засиживаться долго за полночь и потому пробыл недолго. Вечер был очень люден и оживлен, танцевали польку и мазурку.
[Ему же]
Аллахабад, 17 октября 1845
Я только что оставил Бенарес [Варанаси], где провел около 10 дней. Индия не имеет для меня прежнего очарования, хотя и был я в Бенаресе во время самых главных праздников года и все представления и религиозные процессии чрезвычайно занимательны. В этих сценах индийской мифологии действовали люди всех полов и лет, выкрашенные и одетые богами, богинями и другими силами небесными и подземными. Тут был на носилках Кришна, выкрашенный с головы до ног в яхонтово-голубую краску, обвешанный запястьями, ожерельями, в страшном венке и огромных серьгах, ну точь-в-точь так, как рисуют и вырезают это божество — опирающимся на индийских молочниц и играющим на кларнете; был тут и Рама, весь розовый и вооруженный щитом и прямой саблей, которой он показывал вид, что сражается, принимая притом воинственные и чрезвычайно забавные позы, и окруженный людьми, выкрашенными и одетыми обезьянами, с длинными хвостами и остроконечными мордами, которые, следуя за шествием, тоже сражались в такт. Потом являлась великолепная и блестящая колесница, и в ней трое хорошеньких детей, выкрашенных в желтое и увенчанных наподобие богов, чрезмерно украшенных поддельными камнями, вооруженных луками и стрелами и сидевших недвижно, не хуже любой статуи. Говорят — увы! — что бедных этих детей приносят в жертву вскоре затем и часто нет никакой возможности ни доказать, ии открыть это; но что не бывало примера, чтобы они не исчезли до конца года, вслед за торжеством, в котором участвовали. Надеюсь, что это одна из тех сказок, которыми так часто угощают путешественников.
К одному из лучших зрелищ этих процессий я отношу праздник богини Кали, богини смерти и разрушения. Ее представляла женщина, выкрашенная в синюю, почти черную краску, с распущенными волосами и стоящая на носилках; она топтала ногами мужчину, выкрашенного в белое и розовое, которого голова была спрятана между тряпьем, замаранным красной краской, так что все это было похоже на человека, которому бы отрубили голову.
В одной руке она держала за волосы картонную голову; другой махала мечом и опускала его над умершим. Рот ее был в красных пятнах. Был еще маленький ребенок, желтый: он сидел на носилках, поджав ноги, и представлял старичка, что-то вроде брамина, плешивого и с бородой совершенно белой. Вечером при свете факелов показывались, между прочим, войны великанов, картонных уродов, вышиной с дом, из-под которых видна была беготня маленьких ножек. Эти ночные сцены происходили по соседству загородного дома раджи бенаресского, ибо есть еще и по сие время бенаресский раджа, толстый, черный юноша, улыбающийся, жующий бетель и разъезжающий на слоне. Я сам разъезжал на слоне среди толпы зрителей и действовавших лиц. Но уже в городе, увлеченный потоком одной из этих процессий, — на которые бросают массы цветов со всех крыш, окон и балконов, ломящихся под бесчисленною толпою, — в городе я нечувствительно вмешался в процессию с моей белой шляпой и, только услышав смех зрителей, а наконец, целого Бенареса, заметил мое положение: можно было подумать, что мне хотелось играть роль в этой сцене.
142
Автор принимает за индийское слово исковерканное английское bearer — «официант». —