Меня посадили возле него, и он спросил у меня, как я себя чувствую. Я отвечал на это, что не болен. В свою очередь, я спросил у него о здоровье, и как я получил ответ удовлетворительный, то разговор об этом прекратился. Затем положили передо мной дорогие ткани, жемчуг и небольшие бриллианты. Я отказался от этих богатых подарков, выразив мою признательность; но когда предложили мне полное маратхское вооружение, я подумал о тебе и, поспешно положив на него руку, велел отнести домой. Его отправят в Индору ([Индаур], где я возьму его и вышлю к тебе. Начался потом шумный фейерверк, и весь город был иллюминирован плошками.
У молодого гвалиорского раджи есть очаровательная четырнадцатилетняя кузина; по обычаю всех индийских женщин высшего сословия, она живет затворницей. Непосредственно за хрустальным троном, на котором сидел махараджа, — креслом, в которое вделаны зеркала, она была спрятана зеленой занавесью с небольшим отверстием, закрытым сеткой и к которому княжна, незримо для присутствующих, вольна была приложить свое ушко или прекрасный ротик.
Я сел на пол у самой дырочки и услышал тоненький голосок, который спрашивал у меня, как я себя чувствую (сааб атша хай)? Ответив, что я чувствую себя недурно (хараб ней), я сейчас же, с тем присутствием духа, которое дает привычка к придворной жизни, оборотил вопрос и, со своей стороны, осведомился о ее здоровье. Очаровательная княжна, с быстротой на ответы, прирожденной первобытным племенам Индии, не колеблясь ответила мне, что чувствует себя очень хорошо. Окончив беседу нашу к взаимному удовольствию нашему и общему всех присутствующих, я опять подошел к махарадже и изъявил ему желание удалиться. «Коли так, — сказал он мне, — я украшу вас гирляндами цветов и надушу эссенциями». Вслед за этим он обвешал меня гирляндами жасминов, и в то же время меня всего облили розовыми и сандаловыми эссенциями и маслом, а руки набивали бетелем и позолоченными гвоздичками.
Затем мы опять прошли рядами гвалиорских воинов и влезли на слонов, чтобы вернуться к дому капитана Шекспира, по иллюминированным улицам Гвалиора, на которых теснилась толпа и раздавалась шумная маратхская музыка.
Этот великолепный прием наводит меня на мысль, что меня, при этом дворе, приняли за какого-нибудь европейского раджу. Одной из причин этого было, я думаю, чрезвычайно любезное письмо генерал-губернатора, сэра Г. Хардинга, предупредившего молодого раджу о моем приезде.
[Ему же]
Дели, 14 ноября
Вчера, средь ночи, приехал я на станцию Дели, страшный сарай. Задолго до света пошел я по пустым еще улицам бродить в пальто, потому что ночью уже холодно, и я отправился к большой мечети, величественному зданию из красного и белого мрамора, на которое я поднялся по широкой наружной лестнице, сото quello della Santa-Trinita a Roma, piazza di Spagna, [ «как то здание Санта-Тринита в Риме на площади Испании»], а затем на один из ее стройных минаретов, откуда я любовался на могольскую столицу, еще закутанную в таинственные серые сумерки утра. Великий Могол спал в своем мраморном дворце, окруженном садами, дворами, разнообразными киосками, красивыми мечетями и грудой хижин, образующих пыльные и незатейливые улицы; все это замкнуто в великолепное зубчатое укрепление из камня цвета красного мрамора и которого высокие стены и мавританские башни образуют просторный четвероугольник на плоской почве прибрежья реки Джамны.
Когда я проходил большой улицей, Regent-Street Дели, называемой Чанди-Чок, меня узнали некоторые купцы; воротившись домой, я нашел уже шатавшегося вокруг моей квартиры любимого моего менялу, Натмаля, закутанного всего в красную ткань: он объявил мне, что он в трауре, что он сходит сожжет своего отца и сейчас же вернется. Между тем появилась другая компания купцов, которая наполнила мою маленькую комнату щитами, саблями, топорами и кинжалами; я накупил всего на 300 рупий. Уже к вечеру воротился Натмаль совершенно сжегши покойника и бросив прах в священный поток Джамны. Вещи, которые принес он и показывал дрожащей от жадности рукой, куплены мною за 750 рупий, это — камак или лук из фунатской стали с золотыми насечками, такой же щит, несколько кинжалов, вооружение и т. д.
Холера, к несчастью уже производит кое-какие опустошения. В настоящее время, говорят, она косит не более 20 жертв с населения, такого, как в Риме. Но это много для поры года, когда обыкновенно прекращаются и поветрия, и болезни.
Генерал-губернатор едет сегодня на границу Пенджаба, подающую английскому правительству повод к кое-каким беспокойствам. Он не перестал быть чрезвычайно внимательным ко мне, что показалось мне особенно приятным после неопределенного приема, сделанного мне его предместником.
Дели, 22 ноября
Я съездил в Мирут [Мератх], лежащий верстах в 60 отсюда, и только что вернулся в Дели, но уже велел, чтобы послезавтра все было готово к отъезду. Я оставляю Дели не совсем без сожаления. В день моего прибытия в Мирут, {…] один из английских военных пунктов, умер от холеры один английский улан; я узнал это от полковника, у которого останавливался. Эпидемия была очень сильна в Мируте, но теперь слабеет. Полк европейских улан пострадал менее других, а все-таки потерял 20 человек в месяц. Другие европейские полки теряли людей сотнями в такое же пространство времени, а туземцы умирали тысячами. Настоящее время года на нынешний раз очень неблагоприятно. Болезнь приписывают недостатку в дождях; теперь встречаются только частные случаи.
На первой станции от Джайпура в Раджпутане,
4 декабря
Вот я уж и далеко от Дели. В день моего отъезда мне принесли продавать целую кучу разных оружий, довольно любопытных, но дорогих, и я не сошелся в цене. Я понадеялся, что к вечеру мне принесут их опять, но пришлось пуститься в дорогу без этого, и не без сожаления.
Уже почти на выезде из Дели, в конце длинной улицы базара, людной и шумной, один из менял догнал мой паланкин с новыми предложениями. Я принял их и согласился подождать за городскими воротами с моими паланкинами и всем кагором, то есть по-русски, пожалуй, кагалом (кагором называют совокупность носильщиков; их было у меня 40). Вскоре при свете факелов разложили передо мной оружие; деньги были отсчитаны— препорядочная сумма! — вещи поспешно уложены, а все мои носильщики и Франц получили от менял щедрые магарычи в силу обычая, весьма утвердившегося в Индии.
После этой покупки я с моими носильщиками одними на всю дорогу, отправился в Джайпур, лежащий в 300 верстах от Дели; переход этот я сделал в 5 суток, полагая по 60 верст в ночь; дорога — страшный песок и пустыня; день проводил я в гадком караван-сарае. Вообрази, какого труда стоит подобное путешествие несчастным носильщикам. С меня взяли они 200 рупий, кроме того, я давал им по 2 рупии в ночь «на водку». Джайпур— красивый город в прекрасном мавританском стиле, он лежит в пустыне и имеет до 200 тысяч жителей. Я видел в большом пруде крокодилов, которых приманивают кишками животных и на которых ездят верхом. Эти крокодилы не так длинны, как в Ганге и Инде. Самые большие — 10 футов; в тех реках есть и по 20, и по 25!