- Так, компас, - подтверждает смотритель, моргая от нюхательного табаку, и, обратившись ко мне, говорит вполголоса:
- Многого, знаете, от них и требовать нельзя: мы еще недавно принялись за эту систему. Не угодно ли послушать; вот я еще других спрошу. Довольно! - сказал он отвечавшей ученице. - Петрова!
Петрова, сидевшая на второй скамейке, должно быть, шалунья страшная, быстро вскочила, обдернула фартук, сложила руки на желудке и, как солдат, вытаращила на смотрителя глаза.
- Петрова! скажи, что такое компас?
- Компас - это астрономический инструмент, употребляемый мореходцами для того, чтобы не сбиться с пути, - бойко однообразным голосом отрапортовала она и сразу оборвала на последнем слове.
- Что он показывает?
- Он показывает страны света.
- Сколько стран света?
- Четыре: север, юг, восток, запад.
- Хорошо. Иванова! Какие еще изобретения сделали финикияне?
Иванова, - бледная, золотушная девочка, очень бедно одетая, встала и печальным монотонным голосом объявила, что финикияне изобрели еще пурпуровую краску.
- А кто был, как говорят, причиной этого изобретения? Матвеева!
Матвеева, занявшаяся было ковырянием стола и, должно быть, не слушавшая, встала, спрятав руки под фартук, и покраснела.
- Кто же был причиной?
- Собака, - шепчут сзади, - собака…
- Соболь!.. - не расслушав, пискнула Матвеева нерешительно и в недоумении посмотрела на всех.
Девочки фыркнули в книги.
После того вызвано было еще пять или шесть девочек, и многие отвечали очень хорошо. Видно было, что они, если не всё, то очень многое понимают из того, что отвечают. Потом вызвана была одна девочка к доске; ее заставили написать под диктовку басню, - без знаков препинания, - другая расставила знаки очень удовлетворительно; хотя заметно было, что и эта басня и расстанавливание знаков им давно знакомы. В ответах, несмотря на их точность и ясность, не понравилась мне какая-то казенная манера отвечать по-солдатски, вытянув шею и бесстрастно глядя в глаза тому, кто спрашивает. Да и эта излишняя книжная точность ответов, несвойственная детскому возрасту, показалась мне очень подозрительной. Вообще рассуждения - как я убедился и после - не в духе принятой здесь системы. После этого испытания девочки принесли мне посмотреть разные воротнички, рукавчики и юбки своей работы; потом взяли ноты, стали передо мной в кучку и запели: "боже, царя храни"; потом смотритель сказал мне, что они в виде забавы учатся и светскому пению.
- Ну-ко, девицы, "кукушку"!
Все зашевелились, достали другие ноты, стали опять в кучку и затянули старинную песенку, сочиненную каким-то монахом: "ты скажи, моя вещунья"; причем одна высокая, худощавая девочка делала соло: "Ку-ку! Ку-у-ку-у! Ку-у-ку! Ку-ку! Ку-ку!" - и делала в это время такое наивное и сосредоточенное лицо, что я чуть было не засмеялся. Наконец, узнав, что пению обучает диакон, и поблагодарив смотрителя и учениц за доставленное мне удовольствие, я собрался уходить, но смотритель повел меня еще в младший класс, где супруга его занималась с девочками рукоделием.
Тут я опять имел случай видеть огромное количество воротничков, чулков и проч., очень искусно сделанных девочками лет 9-10. Оттуда мы прошли в приготовительный класс, небольшую комнату, где человек 50 уже совсем маленьких девочек учились читать. Тут были всевозможные девочки и в самых разнообразных костюмах: девочки, еще носившие на себе явные следы родного запечья и не успевшие еще усвоить себе ни этой прилично-бесстрастной наружности, ни приторно-школьной беспечности; девочки вовсе еще не выделанные, с большими животами, разинутым ртом и в родительских обносках. Но и тут показал мне смотритель одну только что приведенную и уже совсем испорченную девочку, дочь достаточных родителей, которая отлично умела читать по знакомой книге, когда ей говорили первое слово, но, начав читать, она не могла уж остановиться, а остановившись, не могла начать с середины или указать слово, которое она только что прочла. Постояв несколько минут в классе и подивившись успехам звуковой системы, вышли мы в сени, где кучей лежало детское платье. Смотритель предложил мне пройти с ним в другое отделение дома и взглянуть на уездное училище. Впрочем, там особенно замечательного мы ничего не нашли. Все было в порядке: в первом классе законоучитель объяснял мальчикам катехизис; во втором классе несколько глуховатый наставник просматривал написанную на аспидных досках 3 басню "Лягушка и вол" 4; а в третьем - маленький, но необыкновенно шустрый мальчик во все горло доказывал равенство прямоугольных треугольников. Мальчик удивительно бойко подскакивал к доске и, подымаясь на цыпочках, ловко постукивал мелом по буквам, написанным на доске, крича что есть мочи:
- В предыдущий раз показаны были условия равенства всех треугольников вообще, а посему они относятся и к прямоугольным. Но равенство сих последних, как более определенных по своей форме, может быть доказано и при других условиях, которые недостаточны для треугольников вообще.
- А как доказать равенство прямоугольных треугольников? - в том же тоне и так же громко спрашивал учитель, стоя в некотором отдалении и указывая издали мизинцем на треугольники, нарисованные на доске.
- Для того, чтобы доказать требуемое, предположим, что… и т.д. Если докажем, что ае ‹= df, то вместе с тем докажем предложение, - повернувшись на каблуках, кричал бойкий мальчик. - Для доказательства вышесказанного мы можем принять три случая.
Кончив все три случая и крикнув в заключение: "что и требовалось доказать" - мальчик поклонился, вытер себе руки и самодовольно сел на место.
Прощаясь с смотрителем, я спросил его, чем можно объяснить такое огромное число желающих учиться в осташковских школах.
- Да как вам сказать? - отвечал он. - Должно быть, сознаем пользу, что ли. Уж бог знает.
- Мне кажется, что главной причиной этому служит грамотность родителей, - заметил я.
Он немного помолчал и наконец, как будто раздумывая о чем-то, сказал:
- Вот, видите ли! О родителях я могу вам рассказать такой случай: приходит ко мне, например, какая-нибудь там сапожница, что ли, приводит мальчика или девочку и говорит: "возьмите их, сделайте милость. Мне с ними, с пострелятами, смерть пришла. И без них тошно. Смотреть за ними некому: того и гляди друг дружке глаз выколют; а как они половину-то дня в училище просидят, мне все свободнее". - Ну, вот, я их и приму. И пошли они ходить - учиться. И ведь такие случаи беспрестанно повторяются, чуть ли не каждый день. Мать сама ему не дает лениться, чтобы он ей не мешал. У нас, как вам известно, бедные мещанки все до одной заняты работой целый день; разумеется, ей некогда с детьми возиться. В четыре часа он пришел домой, мать его опять сажает за книгу; учи к завтрему урок; а потом спать. Вот и целый день.
- Все это так; но согласитесь, что и в других городах та же бедность и те же дети?
- В других городах, видите ли, не то: там, во-первых, у матерей больше свободного времени, потому что в других городах мещанки обыкновенно ничего не делают; следовательно, имеют возможность сами возиться с ребятишками; а во-вторых, потому, что там и училища большею частию так устроены, что родители боятся посылать туда своих детей. То, глядишь, учитель клок волос у мальчика вырвал, то смотритель велит сказать отцу, чтобы к празднику непременно гуся принес, а не то, говорит, сына запорю. Ну, а у нас этого нет. У нас все это, знаете, облагорожено. Ну, да что тут. Поживете, увидите, - заключил он, махнув рукой, и мы расстались.
"Из вышесказанного чтС следует заключить? - рассуждал я по выходе из училища, - что вопрос о народном образовании сводится на вопрос экономический". Но тут же вспомнил о возложенном мною на себя обете - удаляться по возможности от рассуждений и не произносить приговоров о том, что мне приходится видеть и слышать; а потому непосредственно после этого благодушно занялся обозрением того, что было у меня перед глазами, то есть разных зданий и вывесок. Шел я без всякой определенной цели, завернул в почтовую контору, спросил, нет ли писем из Москвы, поклонился неизвестно по какой причине поклонившемуся мне лавочнику и вдруг на одном перекрестке наткнулся на Ф[окина]. Он отыскивал меня по всему городу и спешил сообщить новость, что он у какой-то вдовы нашел тетрадку, в которой, как я мог догадаться, заключались разные исторические, статистические и этнографические сведения об Осташкове, писанные каким-то умершим священником. Я поблагодарил его за услугу, и мы пошли вместе.