- Ну, куда ж мы теперь пойдем? - спросил я его.
- Да куда хотите. Я было приготовил тут уж человечка три насчет рыбного-то промысла. Эти ничего, они могут рассказать; я их успокоил, чтобы они не боялись; что тут ничего такого нет. Они согласились; ну, а вот насчет кожевенного производства уж и не придумаю, как нам быть. Есть один, да не скажет: боится, и ничем его не успокоишь. А то вот знаю я тут еще одного старика. Он бы мог, если бы захотел, не только о своем деле, но и обо многом бы другом мог рассказать, да нет, никак не уломаешь.
- Вы только познакомьте, может как-нибудь и уладится дело.
- То-то, боюсь. Бог его знает, в какой час попадешь: изругает ни за что. Уж я думал, думал…
- Что это за дом? Скажите, пожалуйста!
По ту сторону улицы из деревянных домиков самой обыкновенной, провинциальной наружности, так и вырезывался какой-то старинный, каменный, двухэтажный дом, выкрашенный желтой краской, с неуклюжими окнами и крутой железной крышей.
- А это духовное училище.
- Знаете что? Нельзя ли туда зайти- посмотреть? Я ни разу не бывал в этих заведениях.
- Я думаю, что можно. Пойдемте, спросим.
Тут только я вспомнил, что на днях я познакомился с одним из учителей этого училища, и мы прошли к нему в квартиру, тут же в училищном доме. В это время была рекреация 5, и мы застали его. Не без некоторого сердечного волнения проходил я коридором, где попались нам несколько человек учеников, в затрапезных халатах, с коротко остриженными, точно выщипанными головами и с затасканными книжонками в руках. Когда мы вошли в убогую комнатку учителя, он пил чай, встретил меня уже как знакомого и предложил чаю. С Ф[окиным] он не был знаком, несмотря на то что Ф[окина] знает весь город. Учителя духовного училища живут особняком и ни с кем почти не знаются, кроме духовенства. Я объяснил ему мое желание - видеть училище, но он сказал, что не может меня ввести в класс без позволения инспектора, который был тут же в училище и исполнял должность преподавателя греческого языка.
- Погодите, я схожу, спрошу.
Он ушел. Я стал рассматривать тетрадки учеников, кучей лежавшие на окне. Это был перевод из Саллюстия 6. На другом окне лежал табак, чай, вакса и другие принадлежности туалета. За ширмочками кровать; на стене какая-то жалкая картина духовного содержания; у стены стол, диван, несколько стульев да самовар за занавеской. Вот и все. Вернулся учитель с разрешением, и мы все трое пошли по каменной лестнице с обшарканными ступеньками наверх; и так как рекреация уже кончилась, то мой знакомый учитель привел нас в свой класс. Он учил латинскому языку. Ученики вскочили, и старший прочел молитву. Я попросил заставить кого-нибудь переводить для того, чтобы мне удобнее было рассмотреть учеников. Боже мой, что это такое?!. И еще, говорят, в Осташкове духовное училище одно из лучших в этом роде. Во-первых, меня поразил особенный запах, который так и бросается в нос, только что отворишь дверь в класс. Что это за запах, трудно определить. Это какая-то смесь, букет какой-то, составленный из запаха капусты, кислых полушубков и дегтярных сапог, смешанный с запахом живого человеческого тела, и притом такого тела, которое бог знает с которых пор не было в бане и страдает изнурительной испариной; только испарина эта уж остыла и прокисла. Это не тот прелый запах жилого покоя, который всем известен; а другой, уже успевший сконцентрироваться, прогоркший, страшный запах. Комната не топлена, и ученики сидят кто в чем пришел: в халатах, тулупах, в кацавейках 7, с бабьими котами на ногах, другие даже в лаптях, простуженные, с распухшими лицами и торчащими вихрами. Уныние какое-то на лицах, точно все ждут наказания. В другом классе шла арифметика. Учитель вызвал ученика к доске и задал задачу. Ученик вылез из парты, поклонился учителю, как будто остерегаясь, чтобы тот его по шее не ударил, и поправил себе штаны. Другой ученик подошел к учителю, точно так же поклонился и подал мел. Наконец, в третьем классе, где ученики были уже постарше и относительно лучше одетые, преподавал сам инспектор, молодой человек очень робкого вида. Когда мы вошли в класс, ученики встали и не садились до тех пор, пока им не велели сесть. Один ученик делал конструкцию 8, а другой, уж не знаю зачем, молча стоял за ним и смотрел в книгу. Поблагодарив инспектора за позволение, мы вышли в коридор; вдруг бежит за нами инспектор.
- Милостивейший государь!..
- Что вам угодно?
- Осмелюсь утруждать вас моей всепокорнейшей просьбою.
- Сделайте одолжение.
- Я имею некоторое дело, о котором желал бы переговорить с вами без свидетелей.
Я записал его адрес и обещал на днях зайти.
1…из руководства Паульсона… - Паульсон (1825-1898) - русский педагог, методист, автор "Книги для чтения и практических упражнений в русском языке" (1860).
2 Финикияне - жители Финикии, древней страны на восточном побережье Средиземного моря.
3 Аспидная доска - грифельная доска.
4 "Лягушка и вол" (1808) - басня И.А. Крылова.
5 Рекреация - школьная перемена, перерыв между занятиями.
6…перевод из Саллюстия… - Гай Саллюстий Крисп (86 - 35 до н. э.) - древнеримский историк, автор произведений "О заговоре Катилины", "Югуртинская война", "История".
7 Кацавейка - верхняя теплая короткая одежда.
8…один ученик делал конструкцию - в данном случае производил арифметическое сложение.
ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ
Однако город, несмотря на свою стойкость, начинает сдаваться понемногу. На скрытность, как видно, надежда плоха: нет-нет да и проврешься. И чем долее я живу здесь, тем чаще представляются случаи видеть, как осташи провираются, а уж на что, кажется, лукавый народ. Сегодня, между прочим, даже без всякого с моей стороны желания, пришлось быть незримым свидетелем одной из тех сцен, которые разыгрываются теперь на разный манер по всему русскому царству. Хотя дело это и не относится прямо к городу, но тем не менее я считаю долгом его сообщить. Рано утром разбудил меня разговор в соседней комнате. Еще сквозь сон слышу, кто-то ругается. Такая досада меня взяла: спать хочется, а не дают! Однако, нечего делать, проснулся, слушаю. Что за черт! Ничего не разберу. Ходит кто-то по комнате и орет: - Ах, разбойники! Ах, разбойники!.. Уморили!.. Совсем уморили!.. Ничего не понимают!.. Ничего… Ах, мошенники!.. Велик оброк!.. А? велик оброк!.. Ах, мошенники! Да ведь земля-то моя? Анафемы 1 вы эдакие! А? Моя земля? а? Моя она, что ли? А? Понимаете вы? Понимаете? А? А? А?..
- Это точно, что… - уныло отвечает несколько голосов, и в это время слышится скрип мужичьих сапог, происходящий, по всей вероятности, от переминания с ноги на ногу.
- Ну, так что же вы? - продолжает тот же голос. - Ну! что же вы? А? А?
- Да мы, Лександра Васильич, - мы ничаво, только что вот…
- Что же "только"-то? А? "Только"- то что же? Черти! Черти! Что же "только"-то? А?
- Мы про то, что трудновато быдто… - нерешительно отвечает мужичий голос.
- Землицы нам еще бы, то есть самую малость, - робко вступается кто-то.
- Не сподручна она, землица-то эта.
- А- А! Так вам земли еще давай и оброка с вас не спрашивай! Ах, разбойники! А? Не сподручна! А? Ах, мошенники! Трудновато! А? Ах, негодяи! Да ведь вы прежде платили же оброк? А? Платили?
- Платить-то мы точно что платили. Платили, Лександра Васильич. Это справедливо, что платили. Как не платить, - отвечают все в один голос.
- Мы завсегда… - добавляет еще кто-то.
- И больше платили? А? Платили ведь и больше?
- Больше, Лександра Васильич.
- И не жаловались? Нет? Ведь не жаловались? А?
- Что ж жаловаться! Лександра Васильич, дело прошлое…
- Мы жаловаться не можем, - опять добавляет кто-то.
- Так что же вы? Что же вы теперь-то? А?
- Мы ничаво, Лександра Васильич, - мы только насчет того, что которая земля, то есть, к нам теперича отходит…