- Нет, это выше сил моих! Я этого не вынесу! - говорите вы, окончательно подавленный таким неожиданным сюрпризом.
- Да откуда же у вас музыканты? - спрашиваете вы наконец у ямщика.
- У нас свои музыканты; граждане играют на музыке.
- Как граждане? Какие граждане? Где граждане?
- Так точно. Осташи, граждане.
- И ты гражданин? - вдруг почему-то струсив, спрашиваете вы ямщика.
- Справедливо. И я гражданин.
- Несчастный! Что ты сказал?.. Да где ты живешь?!. - говорите вы шепотом.
- У хозяина живу, у Иван Прохоровича.
- Замолчи, глупый человек!
- Да что ж вы в самом деле? У нас в городе все грамоте знают. Вот ведь вы опять не поверите?
- И ты знаешь?
- Знаю.
- И читаешь книги?
- Читаю.
- Врешь?..
- Ей-богу, читаю. Да что вы, не верите? Вот я вам сейчас покажу человека. Вон наш ямщик стоит у решетки: хотите, я его при вас спрошу?
Вы крайне заинтересовываетесь.
- Парфен! Подь сюда! Вон барина я привез, не верит, что у нас все грамоте знают. Слышь, хвастаете, говорит. Скажи ему, какую я книжку читал.
- Это точно, ваше благородие, что он "Трех мушкетеров" прочитал. Будьте без сумления. Мы тоже для праздника хвастать не станем, - подтверждает другой ямщик.
- Да нет, слышь, Парфен, и про музыку не верит, что граждане играют. Вот он у меня чудной какой! - и ямщик смеется.
- И насчет музыки это верно он вам докладывает.
В это время вдруг грянул хор; человек 50 великолепнейших голосов начали разом какой-то торжественный гимн.
Славься, славься, наш Осташков!..16 долетает до вас, и вы слышите, как несколько страшных басов забирают верха.
- А вот певчие, - ведь это кузнецы поют, - доколачивает вас ямщик.
Вы уничтожены, вы неподвижно лежите в тарантасе, ничего не видите, не слышите и только в изнеможении, покачивая головой, говорите:
- Боже! Боже мой! И кто бы мог поверить? Осташков, уездный город. Ямщики романы Дюма читают, кузнецы гимны поют. Благотворительные заведения. Банк. Воспитательный дом!.. И Европа этого не знает!..
- Ступай, ступай, брат, скорее! Что ж ты стоишь? Вези меня к Коновалову, что ли, куда знаешь.
Но ямщик, смекнув в чем дело, не дает вам опомниться и хочет угостить вас уж за один раз всеми редкостями, которыми справедливо гордится Осташков. Ямщик везет вас все же таки по главной улице и, повернув налево, мимо каменных домов, кожевенных заводов, часовен и Никольского подворья, потом, захватив немного берегу, останавливается у входа на дамбу. Побывав на Житном, испытав высокое эстетическое наслаждение от созерцания природы, изумленные делами рук человеческих и подкрепив дух чтением поучительных надписей, - вы чувствуете непреодолимое желание увидеть по крайней мере то место, где обитает этот великий маг и волшебник, велением которого творятся такие чудеса.
- Ямщик! - восклицаете вы решительным голосом, садясь опять в экипаж. - Ямщик! Вези меня к Федору Кондратьевичу!..
- Как? - переспрашивает ямщик, думая, что он обслушался. - к Федору Кондратьевичу?!.
- Ну да, Да! К Федору Кондратьевичу, к вашему градскому голове; разве ты не знаешь?
- Как не знать! - сомнительно отвечает ямщик и насмешливо косится на вас через плечо, как будто думает про себя: "Чудно что-то это он говорит, братцы мои! ей-богу. Уж не закачало ли и вправду, а может, не поднесли ли ему там, на Житном, святые отцы?" Но, встретив ваш отважный и решительный взгляд и вдруг сообразив что-то, ямщик пугливо схватывает вожжи, отвечает вам: "Слушаю, ваше сиятельство! - и скачет во весь дух по бульварной улице, да поскорей, да поскорей, а сам потряхивает головой, как будто говоря: "А черт его знает, кто он такой! Может и точно Федора Кондратьевича знает; пожалуй, еще в шею накладет гражданин".
Перед вами быстро замелькали: аптека, стриженые березки, ерши и капканы; бульвар кончился; экипаж несется мимо банка; влево показались: фабрика, кожевенный завод, литейный завод, газовый завод; телеграфная проволока пересекла улицу и пошла куда-то влево.
- Чьи это заводы и фабрики? Куда это проведен телеграф?
- Федора Кондратьевича, все Федора Кондратьевича, ваше сиятельство, а телеграф к ихней сестрице в вотчину проведен.
По обе стороны улицы вместо тротуара пошли липовые аллеи; толпа разной челяди и четыре огромных водолаза сидят у ворот какого-то барского дома; тут же вы увидали газовые фонари, сараи для склада товаров, множество сараев, и вот наконец перед вами дворец, обращенный главным фасадом к озеру.
- К парадному подъезду прикажете, ваше сиятельство? - почтительно спрашивает вас ямщик; и тут только вы начинаете замечать всю глубину уважения, которой мгновенно проникся он к вашей особе.
- Нет, нет, - торопливо останавливаете вы его, - не нужно. Я только так хотел посмотреть.
- А чтоб вас совсем! Право! - так же быстро изменяя тон, начинает ворчать ваш ямщик.
- Тоже к Федору Кондратьичу; ну, куда тебе?!. - бормочет он, поворачивая лошадей, но бормочет так, чтобы вы могли расслышать, - ишь ведь что вздумал? А тут сейчас и назад.
- Что ты говоришь? - спрашиваете вы, не вслушавшись в ворчанье.
- Ничего. Сиди знай! На постоялый двор, что ли? Так-то лучше. А то нА-ко что: к Федору Кондратьичу - и вы ясно уже слышите, как ямщик вас передразнивает.
Но даже и это последнее обстоятельство нисколько вас не оскорбляет и ни на волос не охлаждает в вас этого горячего чувства расположения к Осташкову, которым вы успели проникнуться. Вас даже радует отчасти это грубое неуважение к вашей личности, выраженное сейчас ямщиком. В нем, в этом неуважении, вам видится та неизмеримая высота, то обожествление, так сказать, возведение в идеал, почти что в миф, таинственной личности человека, выше которого бедный сын Селигера ничего не может себе и представить; человека, имя и деяния которого составляют справедливую гордость Осташкова. Вы даже чувствуете сильный позыв за только что нанесенное вам оскорбление, за эту грубость - дать ямщику на чай и довольный, веселый едете на постоялый двор. До вас все еще долетают звуки музыки, вы ясно можете расслышать:
Славься, славься, наш Осташков!..
- Веселись, ликуй, Европа!.. - вдруг раздается насмешливое восклицание туземного Мефистофеля, возвращающегося с гулянья.
Но и это не поражает вас и не забавляет нисколько; вы даже и не заметили ядовитой насмешки, скрытой в последней фразе; вам даже кажется, что второй стих вовсе и не пародия, что так именно и нужно петь и что Европа действительно должна веселиться и ликовать, и даже сами в сладком самозабвении припеваете: "Веселись, ликуй, Европа!.."
Поезжайте, добрый человек, к Коновалову; там отведут вам чистую, очень чистую комнату, за 40 копеек в сутки; дадут вам ухи из налимов, и ночью клопы кусать вас не будут. И там же Нил Алексеевич расскажет вам, что он умеет танцевать кадриль и что у них в городе все свое: и пожарная команда, и певчие, и кузнецы, и рыбаки, и сапожники, и резчики, и золотильщики, и что даже фотография есть своя, что по зимам бывает клуб, танцевальные вечера, музыкальные вечера, а на театре "Горе от ума" и "Разбойников" представляют; а завтра утром съездите вы поклониться угоднику, а потом уезжайте скорей из Осташкова. Когда вы вернетесь домой - вы всем расскажете, что вы видели, а может быть даже и статейку об этом напишете, в которой как очевидец самым убедительнейшим образом будете доказывать, что в Осташкове все есть, решительно все, что нужно порядочному городу; даже больше, нежели сколько нужно; что Осташков передовой город и по развитости жителей, и по богатству, и по красоте местоположения; одним словом, во всех отношениях, и что другим городам должно быть очень стыдно. Города сдуру возьмут да и покраснеют, а мы вам так сейчас и поверим.
Впервые опубликовано в журнале "Современник", 1862, N5 и 1863, NN1-2;4;6.
1. Эльдорадо (исп. "el dorado" - золотой, золоченый) - мифическая страна, богатая золотом, драгоценностями, которую испанские завоеватели искали на территории Латинской Америки. Здесь - иронически страна богатств, сказочных чудес.