(51) Ты проявляешь такую же сдержанность в строительстве, как и заботливость в охране ранее воздвигнутого. Поэтому в твое время не сотрясаются жилища от перевозки огромных строительных глыб, как раньше. В безопасности стоят наши дома и храмы не расшатываются. Ты считаешь, что тебе всего достаточно и даже слишком всего много, хотя ты принял власть после самого бережливого из принцепсов. Великодушно с твоей стороны выделять что-нибудь или отчуждать из полученного тобою, так как этот принцепс оставил после себя только самое необходимое. Ведь отец твой пользовался для себя тем, что предоставила ему счастливая судьба империи, а ты — тем, что тебе оставил твой отец. Но сколько же великолепия ты придаешь своим общественным постройкам! Отсюда портик, с другой стороны святилища храма вырастают с непонятной быстротой, так что кажется, что они не воздвигаются последовательно, а как бы преображаются. Затем обширный боковой амфитеатр цирка, красотой своей соперничающий с каким-нибудь храмом, — постройка, достойная народа, победителя племен, привлекающая сама по себе восхищенные взоры зрителей не меньше, чем и те зрелища, на которые будут смотреть с ее ступеней. Заслуживает внимания этот новый цирк, помимо других своих внешних сторон, еще и потому, что место для принцепса сделано в нем наряду с местами для народа. Во всю его величину у него один фасад, ничем он не прерывается, во всем он одинаковый, и возвышение, сделанное для цезаря, нисколько не бросается в глаза больше, чем то, на что он сам смотрит на арене. Таким образом гражданам твоим можно будет смотреть попеременно то на тебя, то на цирковое зрелище. При этом ему будет дана возможность смотреть не только на кресло принцепса, но на самого него, сидящего в публике и среди народа, для которого он построил новых 5000 зрительных мест. Ты увеличил их число с такою легкостью, точно выдал паек, и внушил своей щедростью уверенность, что в дальнейшем оно станет еще большим.
(52) Если бы кто другой сделал для народа только одно это, то уже давно голова его была бы осенена лучами славы и уготован ему был бы среди богов трон из золота и слоновой кости, и на священных алтарях принесли бы ему обильные жертвы. Ты же входишь в храм только для того, чтобы самому там молиться, и допускаешь в качестве наивысшей почести для себя, чтобы статуя твоя была поставлена перед дверями храма. Таким образом получается, что боги сохраняют свое возвышенное положение среди людей, раз ты сам на него не претендуешь. Поэтому мы видим всего лишь две-три твоих статуи в притворе храма великого и многомилостивого Юпитера, да и те медные. А всего несколько лет тому назад все ступени и вся площадка перед храмом сверкали золотом и серебром или даже были залиты этими металлами, так как статуи богов стояли там в кощунственном сообществе со статуями нечестивого принцепса. Но твои медные и немногочисленные статуи стоят и будут стоять все время, пока будет выситься сам храм; те же, раззолоченные и бесчисленные, среди ликования народного были низвергнуты и разбиты в качестве искупительной жертвы. Народу доставляло наслаждение втаптывать в землю надменные лики этих статуй, замахиваться на них мечами, разрубать их топорами, словно бы каждый такой удар вызывал кровь и причинял боль. Никто не мог настолько сдержать порыв своей долго сдерживавшейся радости, чтобы не дать воли своей мести и не крушить этих ненавистных изображений и не бросать затем обезображенные их члены и обломки в огонь, который превращал их, наконец, из грозных страшилищ в предметы полезные и приятные для людей. Ты же, цезарь, со свойственной тебе во всем скромностью разрешаешь нам воздавать благодарственные молитвы за твою благость не перед изображением твоего гения, но перед статуей великого и многомилостивого Юпитера; ты внушаешь нам, что мы обязаны ему всем тем, за что должны была бы благодарить тебя, что все то добро, которое ты совершил, является заслугой того, кто тебя к нам послал. А ведь раньше огромные стада жертвенных животных, следовавших по дороге в Капитолий, как бы перехватывались в значительной своей части и направлялись по другому пути, к устрашающей статуе жестокого владыки, так как она тоже требовала крови жертвенных животных и притом в количестве, равном пролитой им человеческой крови.
(53) Все, что мною уже сказано о прежних принцепсах, сенаторы, и все, что я сейчас о них говорю, направлено к тому, чтобы показать, как отец наш, преобразуя, исправляет испорченные в силу столь долгой привычки и даже развращенные нравы верховной власти. Ведь и вообще все можно восхвалить по достоинству только через какое-нибудь сравнение. Кроме того, первейшей обязанностью любящих граждан по отношению к хорошему государю является порицание предшествовавших, с ним несхожих. Нельзя в достаточной мере выразить свою любовь к хорошему государю иначе, как возненавидев в такой же степени дурного. Прибавьте к этому, что одной из самых важных и славных заслуг нашего императора является то, что при нем можно с безопасностью порицать дурных правителей. Или мы забыли Нерона, только теперь осужденного за доставленные нам страдания? Едва ли бы разрешил порицать его жизнь и молву о нем тот, кто мстил за его смерть и во всяком случае не принял бы на свой счет все, что было бы сказано о схожем с ним правителе. Поэтому-то я и тебя, цезарь, по заслугам твоим сравниваю со всеми и ставлю выше многих, что нам позволено теперь ежедневно порицать дурных правителей в прошлом и новым твоим примером предостерегать будущих, что нет такого места, ни такого времени, где тени оскверненных убийствами императоров могли бы найти покой от проклятий потомства. Тем с большей стойкостью, сенаторы, будем говорить о наших печалях и о наших радостях, будем довольны тем, что у нас есть, и будем со вздохом печали вспоминать о том, что мы претерпели. При добром принцепсе можно делать и то и другое. Пусть это осуществляется в наших помыслах, и в наших разговорах, и в самых благодарственных речах, и пусть все помнят, что в этом именно сказывается наивысшая похвала безупречному императору, если при нем порицаются прежние, заслужившие совсем другую славу. Ибо если последующие принцепсы молчат о предшествовавших, то это доказывает, что и они сами поступают точно так же.
(54) Есть ли такое место, до которого не доходила бы низкая лесть, когда похвалы императорам расточались на игрищах и в состязаниях, а дела их изображались в плясках, во всякого рода зрелищах, изнеженными голосами, жестами, движениями превращались в посмешище. Но особенно было недостойно то, что они одновременно прославлялись сенаторами в сенате и комедиантами на сцене. Ты же совершенно отстранил театральное искусство от участия в прославлении твоих деяний. Тебя чтят в серьезных стихах, в достойных вечности анналах, а не в мимолетных и постыдных восхвалениях. Мало того, чем больше будут молчать о тебе актеры на сценах, тем с большим единодушием станут прославлять тебя, поднявшись со своих мест, зрители. Но что же я этому удивляюсь, когда ты сам обычно сдерживаешь почести, которые оказываются тебе нами, или вовсе не принимаешь их? Раньше ни одно дело, обсуждавшееся в сенате, не считалось столь низменным и столь ничтожным, чтобы тут же не перейти к прославлению императора, о каких бы деяниях ни пришлось говорить. Совещались ли мы об увеличении числа гладиаторов, или об учреждении цеха ремесленников, сейчас же, словно при этом расширялись пределы нашей империи, постановляли посвятить имени цезаря какие-нибудь величественные арки, или надписи, которые не могли бы уместиться и на фронтонах наших храмов, или месяцы года, да притом не по одному, а по несколько сразу. И те допускали это и даже радовались этому, точно заслужили все эти почести. А теперь, кто из нас, забыв, о чем идет обсуждение, станет злоупотреблять обязанностью назначения почестей принцепсу? Такая наша сдержанность тоже увеличивает славу твоей скромности: ведь мы повинуемся тебе в том, что собираемся в курию не для состязания в лести, но для обсуждения и утверждения справедливости и для воздания благодарности твоей простоте и правдивости за то, что мы действительно знаем, чего ты на самом деле хочешь или не хочешь. Мы начинаем с того и останавливаемся на том, с чего нельзя было бы начать и на чем нельзя было бы остановиться при другом принцепсе. Ведь большинства из назначенных почестей не приняли даже и прежние императоры, но никто из них не обладал таким великодушием, чтобы можно было поверить, что он не желает этих назначений. Но я считаю, почетнее всяких титулов то, что имя твое запечатлено не на столбах и не на камнях, а в славе вечности.