А может быть и следующее значение: гневайтесь на возмущающую страсть, а всего больше — на сластолюбие, и не согрешите. Ибо страсть, если найдет вас обессиленными и ослабевшими, то легко поборет вас, а если найдет трезвенными и разгневанными на нее, то немедленно оставить вас.
Но Слово Божие воспретило не просто гневаться, но гневаться напрасно. А иногда и гневаться бывает полезно, когда делается сие или за славу Божию, или за обижаемых, или к исправлению ближнего. Гневался и прекроткий Моисей на тех, кто отлил тельца, и с горячностью повелел убивать их; гневался и Финеес на блудников и умертвил их копьем; гневался и Пророк Илия на Иудеев, и усмирял их голодом. Гневался и Ап. Павел на Елиму, и Петр — на Ананию и Сапфиру; гневаются и отец на сына, и учитель на ленивого ученика. И всякий скажет, что это не гнев, а любомудрие и попечительность. Посему и то изречение может быть понято как повеление.
Когда мстим за себя самих, тогда во мщении преступаем меру, а когда дело касается или славы Божией, или обидимых, тогда принимаем вид благоговения и безмолвия, бываем безгласны и неподвижны, ничем не отличаемся от камней. Посему сказано: гневайтесь справедливо, когда речь идет или о славе Божией, или об исправлении ближнего, или когда должно наказать за обидимых, но не согрешайте, или входя в согласие с согрешающими и прикрывая их, или употребляя этот гнев в помощь к отмщению за себя самих.
Ибо гнев вложен в нас не для того, чтобы и нам грешить, но для того, чтобы падающих не допускать до падения; не для того, чтобы обращался он в страсть и болезнь, но для того, чтобы служил врачевством от страстей. А мы пособие сие превращаем в яд, употребляя его на что не должно.
30. Чтецу Урсфенуфию.
Добродетель, как думаю, но сам не утверждаю, а предоставляю решить читателям, и казалась, и кажется трудною не по своей собственной природе, но по причине крайнего нерадения людей, не желающих в ней упражняться, ибо для того, кто рассмотрит все в точности, она гораздо легче порока. Если же кто не верит, то пусть не приходит в смятение, но ждет доказательства, соблюдая себя чистым от всякого предубеждения и от спорливости. Посему умолчу о том, что добродетель Божественна, в высшей мере прилична естеству и сообразна с ним, составляет красоту и украшение подвизающихся в ней, ибо это признается всеми: перейду же к тому, что подвергается сомнению.
Итак, скажи мне, что легче: отыскивать ли следы тьмочисленных сокровищ, или довольствоваться тем, что имеем у себя? Высчитывать ли день и ночь гнусные доходы и презренную прибыль, или предпочесть и возлюбить довольство малым? Обижать ли всех, или помогать нуждающимся?
Жить ли с законной женою (ибо предлагаю не самое высокое, но доступное для многих любомудрие), или подкапываться под чужие брачные ложа? Страдать ли неисцельною любовью к корысти, или быть свободным от такого безумия? Ухищряться ли на обманы, или вести дела без обмана? Тревожиться ли, ходя по судилищам, или жить в покое? Похищать ли не принадлежащее нам, или уделять нуждающимся и свое собственное? Проводить ли все время в хлопотах и жалобах, или освободить себя от хлопот и страхов? Беспокоить ли себя многими нескончаемыми заботами, или иметь одну заботу — не утратить добродетели? Вмешиваться ли в чужие дела, или жить, не заботясь об этом? Пресыщаться ли, или не любить того, что и по насыщении раздражает желание? Плавать ли по морям и подвергаться крушениям, или сидеть в пристани и смотреть на крушение других?
Так я был намерен показать легкость добродетели и трудность порока, но слово, простираясь далее, сделало нечто большее, показав еще притом, что за добродетелью следует веселье, а за пороком — неудовольствие. И на сем надлежало бы остановиться. Но поскольку нега и удовольствие, будучи обольстительны, многих, по–видимому, вводят в обман тем, что они приятны и не трудны, то необходимо и с ними вступить в борьбу.
Посему, не касаясь до времени того угрожающего неге и невоздержанию Суда, который священное Евангелие, вызывая жалость, трогательно изобразило в лице богача и нищего, облеченного в нечистые ризы, скажу: если нега не порождает тьмочисленных тяжких, трудно исцелимых и вовсе не излечимых болезней, то пусть называется негою. Если же она стала причиною боли в ногах и голове, тошноты, онемения и расслабления в членах и других подобных недугов, от которых и сама ослабевает, лучше же сказать, вовсе исчезает, то помедли называть негою эту матерь и питательницу стольких зол.