65. Евлогию.
Против Оригена.
Учение о падении душ, как полагаю, не истинное, а только кажущееся вероятным, опровергается, по–видимому, многим другим, по моему же рассуждению, следующим. Во–первых, тем, что не высказано это ясно в Писаниях, а во–вторых — совершенным забвением.
Не примечают, какой породился бы соблазн от сего учения, высказанного ясно. Душа, узнав о первоначальном состоянии, из которого ниспала, удобно возвращается в это состояние. Какое же это полное и глубокое забвение, так что душа не помнит ничего из прежнего состояния, хотя вспомнив, она как можно скорее поспешила бы туда, откуда ниспала, несмотря и на то, что надлежало бы перенести тьмочисленные труды?
Если царский сын, по нерадению, лишится царской славы и вознамерится жить вместе с разбойниками и убийцами, то воспоминание о прежнем благоденствии без труда в самое скорое время возможет возвести его в отеческий сан. Если же решительно угаснет в его душе память о прежнем, то жизни с разбойниками не почтет он для себя тягостною; а напротив того, с великим удовольствием будет проводить с ними время, не сделает ничего такого, что могло бы возвести его на царство, о котором даже и не знает. А не делая ничего такого, что возвело бы на оное, никогда и не взойдет.
Посему самая память, если бы падение было истинное, побуждала бы всех людей возвратиться в прежнее состояние; а ясное учение Писаний еще более утверждало бы в этом. Верим, что нечто иное, так как оно выше нашего достоинства, сокрыто от нас. Но это учение, как думаю, могло бы быть полезным. И оттого, что не сохранилось его ни в Писании, ни в памяти, внесены в жизнь нашу многие мнения.
Одни думают, что вместе с телом угасает и душа; другие, — что введены они в жизнь только в этой жизни наслаждаться благами; иные вообразили случайность; другие все происходящее с ними приписали судьбе, тому, что написано на роду, и року. Одни утверждали, что мир рожден*, другие, — что небо удостаивается Промысла, а земля нет; иные, — что тело сотворено под влиянием греха и не может быть орудием добродетели. Были и тысячи иных мнений, которых не буду повторять, чтобы не продлить речи.
Но все сии мнения не имели бы места, если бы в душе сохранялась память о прежнем ее состоянии, если бы истинно было учение о падении и если бы священные слова ясно провозгласили ее падение, призывая к возвращению в прежнее состояние. С помощью первого Еллины и варвары, а с помощью второго Иудеи и христиане и все, которые верят Священным Писаниям, познали бы то, что необходимо знать.
Да и темница эта (тело), как усматриваю, не препятствует душе грешить, а служит ей к умножению грехов.
Наказывается ли душа, получив большую возможность впадать в прегрешения? Да и какой учиненный душою грех больше убийства, или прелюбодеяния, или отравления? Посему если бы душа заключена была в тело, чтобы, даже против воли, уцеломудриться, то учение сие имело бы основание. Какое же наказание терпит душа, которая предает тело блуду и другим неестественным удовольствиям, совсем не хочет оставить своей темницы; молит себе долгих лет жизни, все меры употребляет к тому, чтобы ничто не препятствовало удовольствию, часто и спящее тело будит, изобретает ему повод к греху, внушает непотребство? Никто, если хочет кого–то наказать, не даст ему больших поводов к непотребству.
Почему Пророк говорит: от чрева матере моей, Бог мой еси Ты (Пс.21:11), если был Богом и прежде сего? почему возвещается воскресение тел, а не восстановление душ в бесплотное состояние? Почему Авраам и Анна оплакивали безчадие? Почему будут включены в благословение слова: раститеся, и множитеся, и наполните землю (Быт.1:28)?
Мы введены в жизнь, чтобы подвизаться, а не нести наказание за прежние падения. Если в этом подвиге мы падем по нерадению и взыщем покоя, то, конечно, тогда по справедливости не будем увенчаны. Но не только те, кто преподал худое учение, советовали держаться добродетели, признавая ее наилучшею руководительницею к возвращению в прежнее состояние, ибо и Церковь, стараясь людей ввести в подвиг, призывает к добродетели и одержавшим через нее победу обещает, что они будут прославлены и увенчаны на небе. Посему, оставив состязание о сомнительном, найдем согласие в том, что признается всеми. Ибо и у них, и у нас всеми силами прославляется добродетель, но мы из–за того, что сомнительно, бесчестим то, что составляет предмет удивления для той и другой стороны. Ибо если душа пала, как утверждают они, то для возвращения в прежнее состояние потребна добродетель. Если введена она в мир, чтобы подвизаться, как говорим мы, то венцы соплетаются с помощью добродетели.