132. Епископу Алфию.
О Сеннахириме.
Поскольку Сеннахирим угрожал Езекии тем, что выше человеческого естества и человеческих сил, то и познал посему ничтожество собственной своей немощи. Ибо, понадеявшись при первом нападении набегом взять Иерусалим и, без войны и битвы потеряв почти все войско, признал для себя вожделенным спастись одному. Но, убежав домой, был умерщвлен своими домашними, чтобы и немощь свою познать, и, вместе с тем, не избежать наказания.
133. Антиоху.
В телах соки от преизбытка портятся, ибо, когда составные начала выступают из своих пределов, доходят до излишества и превышают меру, — тогда приключаются болезни и жестокая смерть, — так бывает и с душами. Если после целомудренной жизни впадем в гнев, то бываем и кичливы, и раболепны. И первое делает нас ненавистными, а последнее — смешными; потому что, смешав в себе два противоположные порока — безрассудство и лесть — возбуждаем к себе ненависть и подвергаемся осмеянию.
Когда же отсечем избыток страсти, тогда будем и в точности смиренны, и безопасно высоки. Ибо таково наше любомудрие: в одной душе она соединяет и смиренномудрие, и высоту; смиренномудрие — чтобы ни пред кем не превозноситься, а высоту — чтобы не иметь готовности кому–либо льстить.
134. Епископам Ермогену, Лампетию и Леонтию.
Зосима, Евстафий и Марон — люди, которые и сами не приобрели ничего доброго, и не научились тому из самых обстоятельств, и не принимают совета других, но впали в явную погибель. И хотя вы считаете излишним и рассуждать с ними об обязанностях, однако же справедливо будет помолиться о них Богу, чем, может быть, извлечете их из глубины порока. Ибо, как известно, это Божие дело.
135. Павлу.
Если богатство, красота, сила, слава, владычество и все мнимые блага скоро увядают и рассеваются, как дым, то кто будет столь неразумен, чтобы что–либо одно из сказанного считать великим и признавать для себя честью? Ибо если и тот, кто имеет все в совокупности, иногда и при жизни, непременно же по смерти, оставляет это и лишается всего, то не имеющий всего в совокупности (всему и быть у одного человека невозможно) не подвергается ли осмеянию, хвалясь тенями, сновидениями и неясными призраками?
136. Пресвитеру Зосиме.
Самым делом, наилучший, надлежит убеждать слушателей в том, что есть царствие небесное, и услышавших обращать к вожделению оного. Убеждаются же слушатели, когда видят, что учитель делает дела, достойные царствия. А если тот, кто, подобно тебе, делает дела, достойные осуждения, станет любомудрствовать о царствии, то как ему убедить слушателей? Ибо поступает он подобно человеку, который убеждает возлюбить какую–то вещь тех, кого убедил в том, что этой вещи и не существует.
137. Комиту Домитию.
Не смерть на брани есть поражение, премудрейший, но если кто убоится неприятеля и бросит щит. А если вожделевающего доблестных подвигов подвело тело, по закону включают его в число победителей. Ибо и те, кто распоряжается игрищами борцов, умерших во время самого состязания предпочитают оставшимся в живых.
А если это действительно так, то по какой причине почитаешь мучеников побежденными только потому, что они умерли, и не провозглашаешь скорее их за то победителями? Цель этой борьбы — не сохранить тело, которое, когда по видимости и живет, умерщвлено, но не погубить славу добродетели.
138. Диакону Палладию.
Если ни величие епископства, ни то, что не сделано тобою ничего, достойного сана, ни апостольское слово, изобразившее, каким надлежит быть епископу, ни неподкупное Судилище, на котором произносится непогрешительный приговор, ни все прочее не удерживают тебя от безумной мысли, с какою ты, упившись безрассудным желанием, надеешься купить епископский сан, то да пристыдит тебя хотя бы пример язычника. Ибо сказывают, что Питтак, получив от Митиленцев право начальства после того, как он победил в единоборстве Ригийского архонта Фриона, отказался от сего начальства. И когда Митиленцы не хотели освободить его, принудил их к этому, желая быть не властителем, но частным лицом.
Итак, он, собственными опасностями и кровью приобретший право начальства, добровольно отказался от него и хотя перенес уже опасность, отринул властительство, притом не подвергавшее ответственности. А ты, которому, как говорят, несправедливо быть и в числе подчиненных, возмечтал купить право начальства, подвергающего ответственности, и подлежащего тьмочисленным взысканиям, и превышающего всякое человеческое достоинство; начальства, которого должен был бы ты не принимать, как бы ни предлагали; и не только не стыдишься сего, но даже этим хвалишься. Посему, кто может вполне изобразить такую твою дерзость?