Посему, что же надлежит делать? Скажу, наконец, тебе, возлагающему дело на нас и заставляющему принять на себя эти заботы, как будто мы в силах избавить их от сего безумия. Если бы в состоянии был я это сделать, то не имел бы нужды и в понуждении, но сам, как можно скорее, принялся бы за исправление. Поскольку же недуг не уступает никакому врачеванию и врачебные средства только более укрепляют его, то ты даруй им помощь своими святыми молитвами, которые, может быть, исцелят сколько–нибудь и страсти, и всякий усилившийся порок.
235. Пресвитеру Ирону.
Небезызвестно нам, что твое препирательство с соперниками, заимствовав семя от любостяжательности и разросшись от многого другого, кончилось жалобой в суд. Советую же тебе довольствоваться тем, что уже сделано; это будет и справедливо. Кто много предпринимает в таких делах, тот еще больше терпит сам; и есть опасность, что кажущееся концом борьбы может сделаться началом еще больших бедствий.
Посему, прими людей, ходатайствующих за твоего противника и прекрати дело, признав за лучшее скорее уступить по доброте, нежели остаться побежденным по приговору судей. Ибо исход дела неизвестен; и многие, подкрепляясь тысячами прав, были побеждены, как не имеющие у себя ничего твердого. Если даже победа и очевидна, то когда будешь руководиться благостью, это соделает тебя более славным, нежели победа.
236. Мартиниану, Зосиме, Марону и Евстафию.
Достаточным знаком и самым сильным свидетельством моего к вам благорасположения служит то самое, что решился я обратиться к вам с советом; потому что всякий совет имеет целью пользу слушающих. Людям, которым кто–либо советует полезное, невозможно и говорить, будто бы подающий совет испытывает к ним неприязнь. По моему мнению, не должно оставаться и тени обвинения у тех, которые, еще прежде чем было сделано им вразумление, со всею готовностью желали очернить советника.
Но вразумлением да будет более молитва; и я буду молить Бога, чтобы Он вложил в вас ум лучший, изгнал из вас бесчувственность, соделал сердца ваши благопокорными и послушными. Буду молиться, чтобы возлюбили они добродетель, красота которой врожденна и неподдельна, и бегали порока, которому вы усердно преданы и который зверообразен, отвратительнее всякой скиллы, но, не знаю почему, приятен людям, погубившим ум. Если же вы решительно стали бесчувственны (постоянство в лукавстве подтверждает это), по крайней мере, ради тех, кто соблазняется, глядя на вас, перестаньте вооружать язык на Божественнейшее служение, придите в себя и своим нечестием не ввергайте других в бездну порока.
237. Комиту Ермину.
Любомудрия твоего, досточудный, да не возмогут поколебать ни начальственная власть, ни величие сана, ни житейская благоуспешность, чем обыкновенно человеческое сердце всего более надмевается. А ты, почитая все это тенями и сновидениями, подвизайся в добродетели, потому что она среди всех стяжаний — неветшающая багряница.
238. Ему же.
Заботься о том, что бессмертно; о том же, чего вскоре не будет, не прилагай попечения. Здешнее, добро ли оно или худо, имеет конец, и притом весьма скорый. Но тамошнее и предела не знает, и конец ему неизвестен. Это письмо, хотя и кратко, но исполнено доброжелательности и благорасположения.
239. Схоласту Элиану.
Часто и много страдаем мы, люди оттого, что нерадим о вещах, которые стоят заботливости, усердно же держимся тех, которые подлинно достойны нерадения. Детские игрушки почитаем стоющими рачения, а стоющее рачения — игрушками. Настоящее дело признаем подельем, а поделье приводим в исполнение как нечто необходимое и весьма предпочтительное. Да и самолюбие, которое судит неправо, пораждает печаль в тех, кому всего менее надлежит печалиться; потому что печалиться надобно не тем, которые страдают справедливо, но тем, которые страдают несправедливо.
240. Филитрию.
Те, которые сильнее всех в добродетели, выше всех, отличаются от всех и столько превосходят других благочестием, сколько денница — прочие звезды, справедливо могут быть названы светилами. Ибо они не только себя самих возводят в такое достоинство, но и слепотствующих просвещают и руководят на высоту добродетели. Им–то соревнуй, а не тем, которые делают все, чтобы омрачить и видящих.
241. Софисту Арпокре.
Мудрые, по моему определению (а я не закон устанавливаю, но излагаю свое мнение), — это те, которые украшены умными добродетелями; таковы были имеющие дар слова и мудрость ведения. Добрые же — те, которые украшены добродетелями, у иных называемыми несловесными. Таковы были не имевшие способности сказать что–либо мудрое, но своим доблестным житием научающие тех, кто на них взирает, так что и их молчание стало полезнее слова, не сопровождаемого делами. А если кто имеет и умные, и так называемые несловесные добродетели, то он, по моему определение, будет и добрый, и мудрый.