Поскольку же и там его узнали и не успел он в своей надежде, то наконец получив известие, что мудрый оный епископ почил и переселился в небесные страны, рукоположен же Евсевий, Мартиниан снова прилетел в Пелусийский град, думая без труда привести в действие свою хитрость, не скажу — свое безрассудство, и весьма скоро достиг своей цели. Ибо нет нужды и распространяться об этом. А что доставляющий семя виновен и в появлении растений, известно это всякому.
Итак, улучив рукоположение и скверными руками коснувшись священных Таинств, Мартиниан снова отродил болезнь, которою чреват был издавна. Ибо положив, что и жизнь будет ему не в жизнь, если не присвоит себе достояние нищих, дает обещание все, что ни приобретет, оставить Церкви и, вместо приманки подав такие надежды, убеждает поставить его экономом. Так этот неблагонамеренный и несвободного происхождения человек, захватив в руки церковную экономию, привел ее в такое положение, что не была бы разграблена так Церковь и в варварское нашествие, ибо уничтожил он все отличающиеся добродетелью признаки ее красоты.
Ибо в управлении делами прибегая к обманам, хитростям, преступным замыслам и ложным клятвам, ничего не делал Мартиниан просто и справедливо, но, имея в мыслях делать одно зло, ожесточился против избравших для себя жизнь свободную и благочестивую, правдолюбцев называя глупцами, а ведущих дела злонамеренно — разумными, любомудрых — ни к чему не годными, а людей продажных — дельными. И не только говорил он это на деле не исполняя; напротив того, делами затмевал слова свои, присваивая себе церковные деньги, продавая рукоположения, любителей добродетели извергая, собирая же вокруг себя поступающих так же, как и он. Ибо, полагал, что иначе не будет иметь безопасности здесь (о будущем же Суде не было у него и мысли), если не изгонит всякий вид добродетели.
Все же это Мартиниан приводил в исполнение, сделав, не знаю как, подручным себе епископа. Ибо епископ (пусть смело будет высказана истина, иначе и сказать я не мог бы) так ему раболепствовал, как низкий и купленный за деньги невольник, на то и поставленный, что бы делать все, что прикажет Мартиниан. До такого безумия (пусть будет сказано то, что составляет верх зол и венец сего плачевного зрелища) довел он епископа, уловив его обещаниями, которые ныне этот епископ, выставляя на позор собственное свое несмыслие, провозглашает открыто или по принуждению, или по убеждению (что и сказать о сем не знаю, по чрезмерной несообразности дела), вписав в церковных книгах, что обиженная Мартинианом Церковь у него же состоит в долгу. Ибо Мартиниан думал, что иначе не может владеть безопасно тем, что приобрел не по праву, если не покажет, что Церковь должна ему, хотя он не чает потребовать у Церкви то, что у нее похитил, а домогается только, чтобы Церковь у него не потребовала.
Бедный же город, как скоро узнал, на что ухищряется Мартиниан, так как не оставалось сие в неизвестности (не буду говорить о том, что, по чрезмерной важности совершаемого им, обвиняли его даже в волшебстве и уличали в срамных и гнусных грехах), нередко порывался убить его, впрочем удерживался от этих порывов. А Мартиниан, всеми укоряемый и обвиняемый, клеветал всем на епископа, епископу же на всех, вооружая его на любителей добродетели, чтобы во всех подавить дерзновение, а всем объявляя, что епископ торгует рукоположениями, злоумышляет против людей целомудренных, присваивает себе имущество Церкви, потому что берет золото и вписывает в церковные отчеты. Рассказывал же это, думая сими ухищрениями угасить людский гнев на то, что сам он делал.
И когда иные указывали на это самому епископу, не было от сего успеха: вероятно, он внушал, что без клеветников не обходится ни одно дело. Когда же с тою мыслию, что говорит он истину, явились и обвинители, притом многие достоверные, готовые представить доказательства, и в этом случае вовсе не вышло так, чтобы по обличении, наконец, всякого предлога по всей справедливости был Мартиниан заподозрен всеми, как сообщник в том, что делалось. Ибо если бы и тысячекратно обещал он вносить в Церковь все приобретаемое гнусными способами, более всего не надлежало бы передавать ему в руки все церковные доходы, и тысячи душ соблазнять тем, что делалось. Даже, если бы и обольщен был епископ обещаниями, не надлежало оставлять дела безотчетным. И если должно было требовать отчетности, то надлежало поверять отчеты в точности при помощи людей разумных и опытных, потому что сам епископ, по словам его, и в этом, как и в чем–либо другом хорошем, неискусен. А если епископ подписывал отчеты тайно, не приглашая никого к поверке, то ясно, что не обманут он был (как громко вопиет, думая этим отстранить от себя обвинение), но сам расхищал церковные имущества, и всю Церковь пускал в продажу.