Посему охотно спрошу тебя: как противопоставляешь ты нам Демосфена — как сильного ли витию, который искусством своим может извратить и самую истину, или как достоверного свидетеля? Если как сильного витию, который может приукрасить срамоту твоей страсти, то мы не уступим ему и, хотя уважим сего мужа, однако же предпочтем ему истину. А если как достоверного свидетеля, то сами не будем ничего возражать — ибо, может быть, другие отвергнут его, как покушающегося словесным искусством помрачить истину и потому не стоящего того, чтобы представлять его во свидетельство, — но, ополчив на него и говоривших, и поступавших вопреки ему, предоставим приговор суду читателей. Столько признаем себя далекими от предубеждения!
Итак, поскольку тебя, как Еллина и защитника Еллинов, надлежит препобедить с помощью человека, подобного тебе, то неодолимому витии пусть будет противопоставлен самый истинный и мудрый совет Исократа, по которому богатство услуживает более пороку, нежели любви к добродетели: он придает силу лености, а так же привлекает юных к удовольствиям. Исократ же, по–моему, для ищущего истину — более достоин уважения, нежели Демосфен (не по силе слова, — в этом последний преобладает), потому что истина для благосмысленных везде предпочтительнее силы слова. Но если некоторым и покажутся они равными, то должно не оспаривать это, но доказать, что все достойные уважения люди соглашаются с Исократом.
И прежде всего должно уважить древний обычай; а древний обычай был таков: после пира брали лиру и пели: «Погибни богатство и не являйся ни на суше, ни на море!» Если же потребуется другой свидетель, то будет свидетелем и правдивый Аристид, который мог обогатиться, но возлюбил нищету, так что город Афины и его, когда он скончался, погребал на свой счет, и дочерей его снабдил приданым.
А если нужен и третий свидетель, то подаст свой голос Фивянин Епаминонд, знаменитейший из всех тамошних военачальников, который, будучи позван в собрание, отказывался придти в тот день, потому что одежда его была в стирке, а другой, которую бы он мог надеть, у него не было. Если нужен и четвертый, то произнесет мнение свое и Кратес, все свое имущество предоставивший народному совету и сказавший: «Кратес дает свободу Фивянину Кратесу».
Если потребуется и пятый, то присовокупит свой голос и Фокион. Когда Александр Македонский прислал ему сто талантов золота, тогда спросил он принесших, почему Александр, хотя Афинян много, присылает ему одному. И когда сказали: «Почитает тебя человеком хорошим и добрым», — отвечал: «Поэтому да позволит мне и казаться, и быть таким». И сказав это принесшим, отослал деньги назад, а Александру написал, что, если хочет сделать ему подарок, то пусть освободит взятых в плен в Сардах, что Александр и сделал.
Видишь, что непременно нужное может быть сделано и без денег. Но если нужно подать голос и шестому свидетелю, то подаст его Платон (представляю, наконец, самого главного), которого не можете отринуть — столько почитаете его великим и чудным, — и который запрещает приобретать золото и серебро. Да и Ликург, законодатель Лакедемонский (не будем иметь недостатка и в седьмом голосе), тому, кто внесет в Лакедемон монету, узаконил воздавать за сие смертью.
Но если, оставив примеры, надлежит вникнуть в самую сущность дела, то не найдется в жизни ни одного худого дела, которое бы производилось не из любви к деньгам. Из–за этой любви — вражды, драки, войны; из–за нее — убийства, разбои, клеветы; из–за нее не только города, но и пустыни, не только страны обитаемые, но и ненаселенные дышут кровью и убийствами. И море не спаслось от этого зла, но и там с великим неистовством бушует оно, потому что и море осаждено морскими разбойниками, измышляющими какой–то новый способ грабежа.
Из любви к деньгам извращены законы родства, потрясены уставы природы, нарушены права самого естества, потому что эта лукавая и преступная любовь не только на живых, но и на умерших вооружает руки гробокопателей, которые освободившимся от здешней жизни не дают свободы от своего злоумышления. И сколько бы зол ни отыскал кто или в народных собраниях, или в судилищах, или в домах, или в городах, — увидит в них отростки этого корня.
Но к чему утруждаю себя? Ведь даже все, совокупившись воедино, не будут в состоянии выразить весь вред этой болезни. А если думаешь, что приобретший деньги непреодолим и потому богатство вожделенно, то попытаюсь доказать противное.