Выбрать главу

Выбор стиля между старожитной наивностью («чтоб скорей увидитца всем небезнадежды, атаперь хотя изаошно навсегда верный твой друк», № 41) и витиеватыми барочными формулами письмовников («в протчем поруча себя в неотменную ко мне вашу милость пребуду пока жив с должным высокопочитанием и совершенною преданностию», № 53) определяется скорее поколенческой разницей, чем разностью адресатов[107]. Оба приведенных выше примера — из писем к ближайшим родственникам. Однако в первом случае автору почти шестьдесят лет, тогда как второй — молодой человек, для которого разговорный «масковский» стиль в переписке неприемлем как архаичный и неполитичный.

Хотя, называя русских «московитами»[108], Фридрих II не так уж неправ. Господствует эклектика: допетровская Русь еще живет в кафтанах и епанчах, в выносных буквах скорописи и в словесных формулах, в нравах и стиле жизни вдали от двора[109]. Эпистолярный этикет на переломе столетия ближе к началу века, чем к его концу[110]. Сохраняется конвенциональная передача поклонов: пусть уже не с таким формализмом, как в предыдущем веке[111], но соответствующая часть занимает до трети текста. К примеру, в письме П. И. Мещерского (№ 55) в приписке для жены собственно ей самой уделены три строчки из двенадцати. В остальных — поклоны государыням сестрам и всяческим Федорам Фомичам с Матвеями Ивановичами.

В отличие от немецких и остзейских писем, как правило, при ссылках всякого рода на родных и знакомых в письмах ограничиваются именем и отчеством, что при отсутствии контекста делает идентификацию названных лиц очень проблематичной. Обратим, кстати, внимание на архаизм имен: в дворянском — даже генеральском — круге общения то и дело мелькают Мины Ивановичи, Фомы Силычи, Савелии Авдеичи или вовсе экзотическая Анимаиса (№ 99). Уже скоро такой набор имен будет отсылать в лучшем случае к «темному» купечеству, пушкинская Татьяна произведет фурор, а дочь одного из братьев Орловых, Екатерина Новосильцева, доведет сына до самоубийства, отказав ему в женитьбе «на какой-то Пахомовне».

Письма с поклонами обнаруживают еще одну архаическую черту корреспонденции, ее редко предполагавшийся сугубо интимный характер. Очевидно, что помимо непосредственного адресата они писались для широкого круга родных и знакомых в расчете на то, что адресат даст читать — или скорее прочтет вслух — такое письмо всем упоминаемым лицам («К тебе писанные мои письмы можете орегинално ему государю моему сообщать», № 35). Широко распространено по-прежнему применение терминов родства к лицам, не обязательно являющимся кровными или духовными родственниками (батюшка, матушка, братец)[112] — хотя это в равной степени характерно и для немецких писем корпуса.

Дифференциация в зависимости от адресата выдает разность стратегий и идиом самопредставления. Сравнение, к примеру, двух писем двадцатилетнего князя Сергея Мещерского — Прасковье Александровне Брюс (Румянцевой), «наперснице» вел. кн. Екатерины, и своему отцу кн. Василию Ивановичу Мещерскому (№ 26–27) — хорошо иллюстрирует сосуществование в переходный период языков и стилей общения. «Птенец гнезда Петрова, изъясняющийся на новомодном жаргоне, вынужден переходить на более общепонятный идиом при общении с представителями старшего поколения или членами других социальных групп»[113]. Жовиальный тон с переключениями между русским и французским (отвечающий, заметим, эпистолярному стилю самой Прасковьи Брюс[114]) меняется у князя Сергея на строгий и архаичный в слезном письме батюшке с просьбами о вспомоществовании[115]. Подобную же множественность идентичностей можно наблюдать в письмах Алексея Ильина: солидно-архаичный стиль общения с родителями (№ 48), повествовательно-нейтральный с братом (№ 49), сдержанно-галантный с «любезной» (№ 50), обстоятельный и подробный с «интеллигентной» влиятельной родней (№ 53).

Круг адресатов наших авторов с большим отрывом составляют родственники, в том числе крестные, «милостивцы»-патроны[116], а также, условно говоря, деловые партнеры. Функция писем «милостивцам» — не только просьбы или благодарности. Но и «поддержание символической связи между клиентом и патроном посредством регулярной переписки», стилистически выверенной и представлявшей нередко «инсайдерские» сведения в условиях ограниченных и запаздывавших информационных потоков. От поддержания такой переписки в большой степени зависела дальнейшая карьера клиента[117].

вернуться

107

Следующий после петровских письмовник появился только в 1765 г. (Joukovskaia 1999, 667 et passim).

вернуться

108

Русские, между прочим, рассматривали такое обращение к себе пруссаков как оскорбление, «запрещая его на полном серьезе. Ослушавшимся грозил удар нагайкой, а то и саблей» (Bertuch 1828, 43).

вернуться

109

Ср.: Donald Ostrowski. The End of Muscovy: The Case for circa 1800 // Slavic Review. Vol. 69. N 2 (2010), 426–438.

вернуться

110

Козлов 2011.

вернуться

111

Ср.: Scheidegger 1980; Дмитриева 1986; Goehrke 1989; Атанасова-Соколова 2006 I.

вернуться

112

Полонский 2013 II.

вернуться

113

Живов 2009, 13.

вернуться

114

Брюс 1881.

вернуться

115

Ср. аналогичный прием на примере второй половины XVIII в. в корреспонденции М. Н. Муравьева с отцом и сестрой (Атанасова-Соколова 2006 II).

вернуться

116

Обзор литературы о патронате в России: Лавринович 2016, там же о взаимосвязи патроната и дружбы. См. также: Ospovat 2011.

вернуться

117

Ср.: Хаванова 2018, 51 et passim.