«Из-за непрерывного огня мы были похожи на мавров, и с ног до головы покрыты толстым слоем пыли. Самого короля было совсем не узнать из‐за пыли, и его присутствие выдавал лишь голос»[401].
Боевой дух обороняющихся русских подкрепляют то и дело возникающие слухи о подходе Румянцева. Патриотическая фантазия рисует картины à la Ватерлоо, подставляя на место неожиданно нагрянувших пруссаков там третью дивизию Румянцева здесь. Увы, как мы уже знаем, в отличие от Блюхера граф Петр Александрович и не думал спешить к погибшей, по его мнению, армии. Тем не менее под занавес дня на поле действительно появляются новые всадники. Их встречают ликованием, и это еще более помогает собрать людей из «рассеяния». Хотя на самом деле ими были более чем вовремя подоспевшие из России три казачьих полка под командованием войскового атамана «старика Данилы Ефремова»[402].
В девятом часу Фридрих приказывает пруссакам отойти. Полдевятого он уже писал на барабане в Берлин записку о победе, заметив: «Если бы мы не сражались за общее благо (pour le public), я никак не смог бы сохранить порядок в войсках — это и без того стоило больших усилий». Потом, подумавши, заменил le public на la patrie, решив, что сражались за отечество[403]. В ушедших следом письмах брату Генриху он выражается жестче: «После того, что я видел 25-го [августа], считаю своим долгом сказать Вам о необходимости держать Вашу пехоту при самой суровой дисциплине и заставить их nota bene уважать палку»[404]. Ход баталии оценен тут также гораздо более критически: «Баталия в районе амта Квартшен была выиграна в 2 часа; после чего мы были на волосок от полного разгрома, но благодаря трем успешным акциям, при которых пехота не всегда оказывала возможную поддержку, я их (русских. — Д. С.) побил»[405].
Еще более мрачно живописует ситуацию в своем дневнике находившийся при короле в качестве наблюдателя за целевым использованием английских субсидий сэр Эндрю Митчелл:
Несколько часов перед концом дела (битвы. — Д. С.) все пребывало в величайшем расстройстве; [прусская] тяжелая артиллерия оставила поле из‐за недостатка в амуниции, а вся пехота, за исключением 9 батальонов, бежала — одни в Кюстрин, другие в Тамзель и Дамм. В этом положении мы оставались всю ночь, занимая скорее край поля битвы — тогда как русские были с другой стороны практически на расстоянии пушечного выстрела. Итак, мне представлялось, что полем битвы в эту ночь 25-го [августа] владели только мертвецы и артиллерия с обеих сторон.
По счастью для нас, русские не знали о нашем положении, о том, что наша пехота бежала, и что мы нуждались в амуниции: если бы они атаковали нас ночью или рано утром, то могли бы одержать легкую победу[406].
3 акт: Плен
В результате смещения фронтов основное поле битвы по обе стороны от лощины Гальгенгрунд, где лежали массы убитых и тяжелораненых, стало нейтральной территорией, которая простреливалась с обеих сторон. Около полуночи аванпосты еще устраивают перестрелку, сопровождавшуюся короткой канонадой, но потом все затихает[407]. Под покровом темноты русским удалось вернуть на свои позиции часть оставленных днем орудий и даже остатки полевой кассы[408]. Именно эта ночь и это поле описаны в письме «Pakalache» (№ 28): «Всю ночь скакать туда-сюда, задевая за ноги умирающих <…> и слышать множество людей, окликавших меня по имени, прося как милости, чтобы я их прикончил и положил конец их жалобам и страданиям». Тут же искал с кирасирами своего убитого брата, объезжая поле, Иван Приклонский (№ 78): «Езьдя по тому месту искал тела не мог найтить и кирасирам ево сулился, хто б ево сыскал».
Если бы пруссаки пошли на предложенное Фермором на следующий день трехдневное перемирие, раненые на нейтральной территории имели бы шансы выжить. Однако с наступившим утром это пространство опять стало мертвой зоной. Противники снова выстроились в ордер баталии, ибо каждый полагал другого способным к нападению, и до полудня гремела вполне серьезная артиллерийская дуэль. Русская кавалерия еще попыталась отбить свой полевой обоз, а прусская атаковала без особого успеха русский фронт. На таких позициях стороны простояли сутки друг против друга, так и не возобновив полноценного сражения. Часть генералов, как тот же лихой Демику, настаивали на возобновлении сражения, но Фермор, сославшись на недостаток амуниции, предложение отклонил[409].
402
«Некоторые были остатки прусаков, он (Ефремов. —