Помимо опасений атаки на марше и соображений престижа (оставить за собой поле боя), российская армия ожидала подхода бежавших с поля боя и рассеявшихся по лесу солдат[410]. Собрать большинство удалось достаточно быстро, поскольку бежать без языка, ориентирования и при постоянной опасности нападения «прусских мужиков» было особо некуда[411]. Тем не менее отставшие русские продолжали выходить из лесов еще долгое время спустя после ухода своей армии (№ 113, 116). Несмотря на «пардону не давать», взятое уже после битвы число пленных было все же довольно значительным.
Большие войны последующих эпох по-настоящему заканчивались тогда, когда похоронен последний павший солдат. В XVIII в. с этим обычно справлялись быстро, финальную точку тут скорее составляло возвращение последних пленных. У Цорндорфа послесловие получилось длинным.
Стратегия выживания при пленении предусматривала два универсальных принципа: первый — «а поговорить?», второй — иметь при себе, чем задобрить противника. Наряду с кошельком приоритетным объектом реквизиции у пленных, как мы уже знаем, служат часы. Именно часы, кафтан и деньги спасают жизнь Михайле Леонтьеву (№ 81). «Они (в данном случае казаки. — Д. С.) взяли у меня мои часы и мой кошелек, следуя обычной военной практике в подобных случаях», — описывает свой плен годом позже Гордт[412].
Что касается пользы знания иностранных языков, то поручик Шлиссельбургского полка Александр Иванович Анненков (№ 17) не истек кровью на нейтральной территории, так как был подобран неприятелем, а не зарублен — благодаря знанию немецкого:
Ранен я был уже под вечер часу в 5-м в левую лядвию или стегно[413] <…> и не мог уже встать <…> Уж на рассвете, увидев небольшую партию гусар, едущих оттуду, где наша армия стояла, думая, что они наши, стал их крича просить, чтобы меня взяли, но оные как скоро услышали мой голос, <…> хотели меня срубить, но я, видя оное их злое намерение <…> стал просить по немецки сказывая о себе, и обещая им все отдать, что я имею, которые на оные мои представления согласились[414].
Еще пример, пусть и явно стилизованный во вкусе начала XIX в.:
Когда полк принца Прусского вытеснял русских, стрелявших под прикрытием и с самих деревьев в так называемом Гальгенгрунде, неприятельский солдат бросился к ногам лейтенанта Хагена, вскричав «Ah mon cher Monsieur! Ayez pitié, sauvez moi la vie»[415]. Изумленный тем, что встретил француза среди варваров (наличие франкоговорящих русских не допускается. — Д. С.), Хаген все же нашелся, ответив ему цитатой из «Скупого» Мольера: «mais que diable allies (alliez. — D. S.) vous faire dans cette maudite galère?»[416].
В обратной ситуации прусский лейтенант Якоб фон Лемке был подобран в совершенно безнадежном положении, с оторванной ногой, российским офицером-остзейцем[417]. Подобными обстоятельствами можно объяснить, кстати, и большое количество среди пленных офицеров РИА остзейских фамилий.
Общее количество русских пленных в Кюстрине Анненков оценивал в 72 офицера и 4000 рядовых. Отряженный для сбора информации флигель-адъютант Фридриха II майор Вильгельм Бернгард фон дер Гольц (будущий прусский посланник в Петербурге) сообщал спустя две недели после баталии:
Quoiqu’il y ayȉ au-delà de quinze jours, que la bataille a été donnée, on voit encore toujours des blessés Russes, qui sortent des bois, pour se trainer sur le champ de bataille. <…> Se soir on en a menés une 20aine. On les a trouvés dans les bois, ils ont 5 à 6 blessures, qui pour tout autre seroient mortelles. Depuis le 29. il n’ont pas été bandés. Ils n’ont eus ni pain ni eau. Ils ont été exposé aux insultes de l’air. Ils ne se sont nourris que de racines, et on leur trouve les poches pleines de froment, dont ils mangent les grains[418].
В числе устных историй, сопровождающих перипетии Цорндорфской баталии и украшавших после в виде гравюр немецкие gute Stuben, одна из самых известных — о встрече Фридриха с пленными русскими во главе с Захаром Чернышевым среди разрушенного Кюстрина. Прусский король в ответ на мольбы дать им лучшее пристанище презрительно отвернулся и приказал-де передать, что казематы — это и есть лучшее, что здесь сохранилось из‐за варварской бомбардировки русских. В свою очередь, по всей России шлягером на завалинках надолго стали жалостливые песни про «добра молодца Российского графа Чернышова Захар Григорьевича», который «во Кистрине, славном городе» в «заключевной заключевнице сидел посидельщичек» «ровно тридцать три года» (критически мыслящие исполнительницы скашивали срок лет до девяти)[419].
410
Согласно специальной «публикации», «приведенным в расстройство» и отлучившимся «военно-служителям» предлагалось явиться к армии до 22.08/03.09.1758, в противном случае они считались «за изменника и дезертира» (
416
Знаменитая цитата (
417
418
«Хотя с тех пор, как было дано сражение, прошло уже более пятнадцати дней, все еще попадаются русские раненые, которые выходят из лесов и бродят по полю битвы <…> Этим вечером привели человек с 20. Их нашли в лесах, у них по 5–6 ран, которые для любого другого были бы смертельными. Они не были перевязаны с 29 числа. Они не имели ни хлеба, ни воды, подверженные всем капризам погоды. Они питались лишь корнями, а карманы набиты пшеницей, которую они едят в зернах» (В. Б. фон дер Гольц — Фридриху II, Кюстрин 12 и 13.09.1758, I. HA GR, Rep. 63, № 1293).