- Когда меня нашли, я целыми днями лежала, дрожа, дергаясь в судорогах, забившись в угол, как угодивший в ловушку зверь. Я едва могла находиться с кем-то в одной комнате, чтоб не подскакивать от каждого шороха. И если ко мне подходили слишком близко, я реагировала. Нехорошо реагировала.
- Я хочу злиться на тебя, – призналась Реджина.
- Ты имеешь на это право, – робко пробормотала Эмма.
- Не нужно строить из себя мученицу, – резко бросила Миллс и, фыркнув, погладила пальцами гладкий живот Эммы. Он не был таким крепким, как она помнила, но всё равно сводил её с ума. – Часть меня очень расстроена. И большая часть меня очень хочет тебе врезать.
- Ага, – промямлила блондинка, пристально рассматривая рисунок простыней. Вот оно. В любую секунду.
- Но я слишком счастлива, что ты дома, так что на остальное мне действительно плевать.
Взгляд Эммы метнулся к её лицу, и она неуверенно улыбнулась, заливаясь краской прежде, чем поцеловать ухмыляющуюся Реджину.
- Но я хочу это слышать, – брюнетка отстранилась и взяла лицо Эммы в ладони. Свон на секунду отвела взгляд, когда Реджина нежно провела подушечкой пальца по шраму от уголка розовых губ до правого виска, чувствуя каждый мельчайший изгиб. Она скользила по Эмме удивленным взглядом, по каждому шраму, каждой крошечной царапине, будто сравнивая женщину, сидящую перед ней, с той, которую провожала в аэропорту много лет назад. И Эмма знала, что она и та женщина – разные люди. Она никогда не будет прежней, как бы ни старалась. Но когда Реджина поцеловала её шрам, а потом губы, потершись носом о её нос, в эту секунду между ними было столько близости и доверия, что Эмме снова захотелось заплакать, потому что прошлое потеряло всякое значение, превратившись в несуразное видение. Эмма хотела будущего. С Реджиной. Будущего для их семьи.
- Я хочу все услышать. Когда будешь готова.
- Хорошо.
Глава 26
Над головой раздавались голоса. Эмма не могла разобрать слов. Она едва могла открыть глаза. С усилием разлепив веки, она не увидела ничего, кроме размытых пятен. Яркое, всё слишком яркое. И снова голоса. Английский? Арабский? Эльфийский?
Эмма пытается двигаться, но тело будто налилось свинцом, и она ощущает себя так, словно погружается на дно океана с корабельным якорем на груди. В ушах звенит. В голове пульсирует боль. Яркие пятна тускнеют по краям, и Эмма позволяет себе провалиться в темноту.
Черное пятно нависло над ней. Шепот. Нет. Она вздрогнула, почувствовав прикосновение. Нет. «Нет», - болезненно стонет Эмма, но голос не слушается, и протест получается почти беззвучным.
- Ш-ш-ш-ш-ш, – голос. Женский голос. Она пытается отыскать глазами источник звука и трясёт головой, чтоб разогнать муть.
Чужие руки прикасаются к ней. Она дергается и стряхивает их с себя. Тихие голоса и какой-то стук.
Они собираются снова сделать ей больно. Почему ей просто не дадут умереть? Эмма размахивает руками. Её тело онемело и потеряло чувствительность. Чужие руки удерживают её, и тот же женский голос говорит что-то успокаивающее. Лоб покрывается испариной и руку пронзает жалящая боль.
- Ш-ш-ш-ш, – повторяет голос.
Размытое пятно перед глазами распалось надвое. И то ли устав бороться, то ли повинуясь инстинкту, говорящему ей, что она в безопасности, Эмма успокоилась. Конечности всё еще подергиваются, но она смутно осознает, что лежит на чем-то мягком. Пятна разговаривают друг с другом, и Эмма прищуривается, пытаясь сфокусировать зрение.
«Эмма, - голос четкий, знакомый. Так звучат безопасность и уют. – Эмма».
Зелёные глаза распахнулись, прогоняя остатки сна. Воспоминания о времени между пленом и Ландштулем всегда были смутными. Месяцы её жизни превратились в сплошной, наполненный болью горячечный бред, и даже многочисленные сеансы терапии не помогли до конца разобраться в нем. Она постоянно видела над собой какие-то фигуры. Они прикасались к её лицу, руке, ногам. Как-то Эмма призналась доктору Митчеллу, что могла бы поклясться, что это были Реджина и Генри, но ведь её подсознание уже давно играло с ней злые шутки.