[…]
Оберауэль, 31 марта 1945 г.
Страстная суббота.
[…]
Мы по-прежнему скрываемся в большом коровнике, спим уже значительно меньше, потому что приходится днем и ночью стоять в карауле, да еще выполнять специальные задания. Вчера в деревню совершенно неожиданно нагрянули американцы, они заходили в каждый дом и наивно допытывались, нет ли в нем немецких солдат. После небольшого сражения, во время которого был тяжело ранен один из американцев, мы взяли их в плен. Раненый лежит тут же, рядом с нами. Как же все-таки ужасна солдатская судьба в этой мерзкой войне, и как мало заботятся о «неизвестном солдате», о «каждом»[132] из нас. Боже, помоги нам.
В остальном жизнь тут почти такая же неопасная, как и у вас, поэтому волноваться не стоит… За три дня, что я здесь, никто из нас еще не ранен. Да почти и не стреляют. Чудной фронт. Жители, включая беженцев из Кёльна и Зигбурга, почти все еще здесь и целыми днями спокойно разгуливают по городу. Ночью они спят в подвалах. За вас я спокоен, потому что вижу, как здешнее население неделями живет всего в трехстах метрах от линии фронта… лишь бы не быть солдатом, о, Боже, как же ненавижу я эту войну и всех, кто ее любит…
Я был необычайно счастлив, когда сегодня утром выкроил время прочитать двенадцать пророчеств Страстной субботы. Мой старенький Шотт[133] всегда со мной, я еще ни разу не расставался с ним и постоянно ношу его в своем рюкзаке. Рюкзак и пальто Алоиса — вот и весь мой багаж, его пополнила лишь походная фляга одного американца…
[…]
Оберауэль, 3 апреля 1945 г.
[…]
Уже восемь дней, как я опять на фронте; у меня все в порядке, только сплю мало, но зато мы хорошо живем. Кормят неплохо и, кроме того, временами дают по паре яиц, а через день — полный котелок молока. До сих пор во всей роте ни одного убитого и даже раненого. Так что здесь, как видишь, очень спокойно; иногда, правда, бывает сильный обстрел тяжелой артиллерией и гранатометами… Одолевает безумная усталость. Приходится денно и нощно, с небольшими перерывами, стоять в карауле, а днем по полдня, а то и целый день торчать на крыше сарая, ведя наблюдение. Вчера с семи утра до семи вечера следил в бинокль за американцами на том берегу, в Бланкенберге, Штайне и Гройельзифене… Мария знает эти места. Мы находимся в Оберауэле, напротив бланкенбергского вокзала. Ни здесь, ни там никто из жителей не уехал, они довольно свободно ведут себя, правда, им приходится как-то приноравливаться к артиллерийским обстрелам. Вчера видел на «американской» стороне много женщин с молочной посудой… девушек, ребятишек, подростков. Старики, опираясь на трости, свободно разгуливают вблизи позиций переднего края обороны, многие беседуют с американцами, которые, впрочем, ведут себя довольно непосредственно и неосторожно. Если бы у нас было достаточно оружия, к тому же последнего образца, мы бы играючи разделались с ними. Мы абсолютно недееспособны, днем нам не дают даже носа высунуть, нас тотчас обстреливает американская артиллерия, в то время как мы вообще ничего не можем им сделать. В ночь под Пасху, с наступления сумерек до самого рассвета, я находился в карауле возле моста всего в двадцати метрах от американцев, промерз до костей, да еще и покурить нельзя было. В настоящее время мы уже перебрались из хлева в дом; за отсутствием хозяев, которые дни и ночи проводят в подвале, мы обретаемся на кухне. Чтобы согреться, топим печь даже ночью, поскольку ни у кого из нас нет ни пальто, ни одеяла, нет даже плащ-палатки, чтобы укрыться от дождя, а он льет, льет и льет, не переставая, почти с самой Пасхи. Дороги настолько развезло, что вообще не пройти. Однако, несмотря на явную безвыходность нашего положения, я полон надежд, потому что уверен: на этой неделе война окончится. Да, еще только одна неделя, и всё. Человеческому безумию есть предел, и он настал…
133
Имеется в виду «Требник святой церкви» Ансельма Шотта (1843–1896; монах-бенедектинец), книга с молитвами для совершения богослужебных обрядов, где содержались и пророчества Страстной субботы.