Каждый вечер с нетерпением жду сводок вермахта, не сообщат ли они хоть однажды по-настоящему великую новость с фронта, которая позволит увидеть вожделенный конец. Вторжение не вызывает больше интереса, англичан так и не удалось сбросить в море, что было бы значительным и убедительным успехом. «Фау-1» уже стало ежедневным приложением[127] к оперативным сводкам главного командования сухопутных войск, и везде, где атакуют русские, мы медленно, но неукоснительно отступаем. То, что нам так необходимо и чего мы, в сущности, все время ждали, все равно окажется для всех полной неожиданностью. Я не теряю надежды, но необычайно трудно изо дня в день продираться сквозь эту сумасшедшую неразбериху войны в удручающей атмосфере безрадостных солдат и идиотов-болтунов.
Сегодня утром я так радовался предстоящей торжественной мессе, но перед самым ее началом раздался сигнал воздушной тревоги, а после отбоя никто о ней уже и не вспомнил. Да, наше поколение постигла злая участь — война, тяжелейшая из всех предыдущих войн… Каждый день жду от тебя писем […], но вот уже восемь дней, как нам не приносят почту, да и кому по-настоящему есть до этого дело. У врача полно работы, помимо этого он должен обслужить два эвакуационных пункта, а больничный персонал — как и в любом тыловом районе — озлобленные, безразличные люди, в особенности эти поганые канцелярские крысы…
Надо же, в такой лучезарный июльский день пятого года войны, когда все, буквально все стараются с достоинством нести свою тяжелую ношу, я стенаю и громко ругаюсь, словно озлобленный батрак. Это сущее безобразие. Я необычайно измотан беспрерывным кочевьем по госпиталям и измучен нашей бестолковой немецкой организованностью, которая всех нас держит в своих лапах. Виды на будущее как никогда ужасающие, тем не менее я не теряю надежды на свидание с тобой; как только мне официально разрешат ходить, я проконсультируюсь у ортопеда и глазного врача, чтобы в очередной раз проверить, есть ли еще такие доктора, которые больше следуют зову совести, а не безумным, абсурдным распоряжениям, потому что все, в приказном порядке признанные годными к строевой, не находят себе применения на передовой и являются балластом; ах, вся эта война подобна слабоумной змее, жалящей себя в собственный хвост…
Вчера вечером, когда я удрал с больничной койки во двор, я разговорился с одним старым венгром, и меня ошеломил его рассказ о настроении народа. Он сказал, что у них между «образованными» и богатыми с одной стороны и бедными с другой существует вопиющий антагонизм и что они все надеялись, что мы, немцы, придем в Венгрию как враги и изменим лицо страны, потому что тогда, как говорил старик, все богатые, естественно, сбежали бы и у народа появилась бы возможность создать собственное правительство. Все это лишено логики и звучит наивно — ведь ежели большая страна оккупирует маленькую, то об увеличении свобод вообще не может быть речи, однако я был потрясен заботами этого старика, ненавидевшего богатых. Господи, в любой стране одно и то же. В Румынии это ощущается еще сильнее, еще разительнее; если по улице, смеясь и приплясывая, идет офицер со своей проституткой, а вслед за ними в трех шагах от них крадется бедный верный батрак, который, вполне вероятно, через восемь дней будет мертв, знай, это денщик господина офицера или его невольник. Война — такая же стихия, как вода и огонь… ни положительная, ни отрицательная, сама по себе безобидная, но горе тому, кто ее призовет…
[…]
Дебрецен, 5 июля 1944 г.
[…]
Сегодня мне значительно лучше, вызванная температурой апатия исчезла, и я снова чувствую себя здоровым. С утра принял чудодейственный душ и смыл весь мерзкий пот после высокой температуры, после чего надел новое белое белье; как все-таки хорошо, когда ты более или менее здоров. Вчера испытал нечто прекрасное […] ах, ведь это так просто; вечером, когда все уже улеглись, мне стало очень душно, я встал с постели и подошел к окну на лестничной площадке; землю объяла необыкновенно мягкая, безмолвная лунная ночь; сладкие летние ароматы насыщали воздух, и было очень приятно вот так смотреть на тихие аллеи, ведущие к нашей большой школе; улица еще жила спокойной жизнью, тут и там между цветущими деревьями мелькали пестрые платья, до меня долетало щебетанье гуляющих пар и тихое пение молодежи, однако вскоре все смолкло, и я оказался наедине с собой, впервые за очень долгое время остался по-настоящему совсем один.
127
Изо дня в день в течение долгого времени командование вермахта сообщало населению в новостях с фронта о непрекращающихся ударах по Лондону «оружием возмездия» — снарядами «Фау-1», в результате чего Лондон якобы получает огромные разрушения и несет большие потери.