Ни Доротея, ни Лаборд, ни Марк времени на разговоры не теряли. А действовали так, будто точно знали, чего добиваются, словно занятие это было им не в диковинку, а потому торопились побыстрее закончить его.
Марк стоял у Джорджа за спиной, Лаборд сидел на краешке стола, положив руку на горлышко бутылки, и смотрел на пленника. Джордж не сводил глаз с его руки и с отвращением ждал, когда он опять поднимет бутылку и наполнит рюмку.
Марк переминался с ноги на ногу, Доротея отстранение разглядывала дальнюю стену. Вот Лаборд поднял бутылку и спросил:
– Еще глоточек, друг мой? А почему бы и нет? Ведь ты отлично держишься. Другой на твоем месте уже давно бы свалился под стол.
Лаборд потянулся к рюмке, налил в нее коньяк. Когда бутылка со стуком снова опустилась на столик, жилистые руки Марка впились Джорджу в лицо. Раньше Константайн пытался этому воспротивиться, но Марк, оказавшийся на удивление сильным, легко прижимал его к стулу, а Лаборд вливал коньяк Джорджу в рот, половину выплескивая ему на рубашку. После третьей попытки Джордж попробовал выплюнуть спиртное. Однако опытная, по всему судя, в подобных делах Доротея перехитрила его. Сильными пальцами она зажала ему ноздри, и Джордж просто не смог не проглотить коньяк, а потому тотчас возненавидел Доротею, но, несмотря на усиливающееся опьянение, устыдился этого. В глубине души он по-прежнему чувствовал, что Доротею надо жалеть, а не ненавидеть. Можно ненавидеть Лаборда и педанта Марка с его тетрадками, но не Доротею. «Ведь она никогда не вошла бы в число «золотых девочек» Аристида, – думалось Джорджу как будто в дымке, – хотя фигура у нее, несомненно, хорошая. И все же на роль «золотой девочки» из Портофино она не тянет. А где теперь Аристид? Где? Я что-то ему поручил. Но что?» Джордж попробовал заставить себя мыслить ясно. В глаза ему ударил свет ламп, он покачнулся и едва не упал.
Ко рту снова подбиралась рука с рюмкой. Джордж хотел отвернуться от нее, но Марк удержал его, а Лаборд схватил его свободной рукой за челюсть, пальцы больно сминали кожу, пока Джордж не открыл рот. Коньяк пролился ему на язык, Марк одной рукой запрокинул Константайну голову, а другой зажал рот, и, чтобы не задохнуться, Джорджу пришлось проглотить и эту порцию. Его тут же отпустили. Марк отошел. А Лаборд примостился на краешке стола. Сквозь слезы, застилавшие глаза, Джордж заметил, что теперь Доротея колышется и шатается, словно вот-вот упадет, и хрипло хохотнул, не скрывая удовольствия от того, что все еще владеет собой.
Голос, раздавшийся внутри Джорджа, задорно спросил:
– Какого черта?
Лаборд одобрительно улыбнулся:
– Вот именно, друг мой. В этом кресле то же самое говорили люди и посильнее тебя. Взять хотя бы одного капитана немецкой танковой бригады, прошедшего и Африку, и Россию, твердого, как кремень. Он это тоже сказал. И еще много чего выболтал. Между тем вы в некотором роде исключение. Мы ничего не просим вас рассказать. – Он вынул сигару, не спеша раскурил ее, а когда она задымила, положил на край стола и спросил:
– Еще рюмочку?
И снова начался мучительный ритуал, от которого спирало дыхание и кружилась голова. А когда он закончился, Джордж уронил ее на грудь, задышал глубоко и шумно. Мысль об Аристиде не покидала его. При чем тут Аристид? Ах да, он может помочь, если захочет. Но чего от него хотел Джордж? «Генерал де Голль, Пале-Рояль. Я серьезно… Рене… золотые девочки…»
Константайн вскинул голову, мысли его на миг прояснились, словно в облаках появился просвет, и он бросил Лаборду:
– Сволочь! Лаборд рассмеялся:
– Не стоит ругаться при женщине. – Он с упреком покачал головой.
– Еще долго? – спросила Доротея.
– Уже нет, – отозвался Лаборд, вновь наполняя рюмку.
Просвет в облаках исчез. Джордж почувствовал, как на шее сжались чьи-то пальцы, ощутил запах коньяка, прикосновение к губам холодного края рюмки. В голове у него забухало, словно кто-то колотил там, как по барабану. Сквозь это буханье и шум Константайн слышал, как пустая рюмка звякнула о мраморную столешницу, потом его подхватили под локти, с силой подняли и вытащили со стула.
Джордж стоял, пошатываясь, полуприкрыв глаза, и вдруг пол начал опрокидываться так, что бутылки, казалось, вот-вот посыплются с полок.
Он качнулся назад, потерял равновесие и врезался спиной в стеллаж, сполз на пол, а Лаборд уже подходил с очередной рюмкой коньяку. Слова его Джорджу слышались как будто издалека:
– Выпей последнюю – для согрева.
Лаборд присел, и Джордж потерял его из виду. Коньяк хлынул в рот, так что он чуть им не захлебнулся. И вдруг Джорджу стало хорошо, он бы согласился лежать на этих твердых, влажных каменных плитах до конца жизни. И словно ребенок, грезящий с открытыми глазами, он видел трех человек, которые разгуливали по подвалу, стены его то сжимались, то расширялись, ходили ходуном, кренились, а под потолком вились мириады электрических лампочек.
Лаборд подошел к одной из полок, вместе с Марком потянул ее на себя. Она отошла от стены, словно дверь, запах застойной воды усилился. Джордж наблюдал за мужчинами с отрешенным любопытством. Лаборд и Марк вернулись к нему, подняли на ноги. Но как только отпустили руки, он вновь свалился на пол. И рассердился на себя за слабость. Мужчина обязан держаться на ногах после бутылки коньяку. Да, мужчина обязан не раскисать.
Его снова подняли.
– Готов, – сказал Лаборд.
Джордж спьяну кивнул. Конечно, он был готов. Наверно, они нахимичили с коньяком. Вот именно! В коньяк что-то подсыпали. Но Бог с ними! «Поставьте меня на ноги, – подумал Джордж, – поверните в сторону дома, и я доберусь туда на автопилоте».
Его подвели к ходу в метр шириной, открывшемуся за полкой-дверью. Ход уходил круто вниз и был сделан из камня, от сырости покрывшегося зеленой слизью. Джордж отшатнулся и упал бы, если бы его не поддержали.
– Не бойся, – сказал Лаборд. – Покатишься вниз как по маслу. Бесплатно доедешь до Сены и вынырнуть не успеешь.
Джорджа с силой толкнули в спину, и он головой вперед устремился в похожий на шахту ход. Плечом ударился о стену, отлетел в сторону, всем телом прогрохотал по скользким камням и быстро покатился во тьму, подняв руки, которые Марк развязал ему перед толчком, и бессознательно защищая ими лицо от острых выступов.
Джордж шлепнулся в воду, погрузился с головой, оказался в полной темноте и с той секунды сознавал только, что пребывал совершенно один в странном забытьи: он как будто листал книжку с картинками – мелькали то краешек голубого неба и силуэт здания, то железная львиная голова с кольцом в пасти; вдруг тьму пронзил фейерверк и голову Джорджа словно в тисках сдавило, вода стала заливать легкие, потянула вниз, и постепенно исчезло все, остался лишь нескончаемый серый сон; сон, где ничто не нарушало тишины и серости, в которой Джордж согласен был находиться вечно.
Глава 8
На миг он выскользнул из сумерек и ощутил прикосновение чьих-то рук. Перед глазами мелькнуло бледное лицо, послышалось тяжелое дыхание. Тут он вновь погрузился в черный ручей, но сознание – еще искаженное, полное диковинных образов – все-таки уже вернулось к нему. Показалось новое лицо, пахнуло чесноком и вином, раздался скрип весел в уключинах. Где-то справа, в вышине, рядком висели освещенные окна, издалека донесся автомобильный гудок. Джордж отключился опять, но на сей раз тьму то и дело пронзали обрывки сна. Потом Константайн понял, что его везут в автомобиле – за сомкнутыми веками неустанно рождались и умирали огни. Потом кто-то совсем рядом сказал: «Второй поворот направо, мадемуазель».
Наконец Джорджа положили на траву, кто-то поддерживал его за плечи. Постепенно этот «кто-то» превратился в Николя, ее волосы были мокрые и болтались хвостиками. За ней стоял и курил какой-то мужчина, а дальше почему-то видны были ветви дерева и звезды.