В Сицилию? Далеко… Швейцария? Это тоже далеко… И потом — кабы в этих местах по-русски говорили! Лучше вот что: приезжайте сюда, и поедем вниз по Волге до Камы, а из Камы — на Урал, а с Урала — в Самарканд? Здорово?
Первая книжка — прелесть! Но — да не поставят мне это в осуждение — Стан[юкович] с Баран[цевичем] могли бы и лучше написать, — не так ли?
Я — чувствую себя виноватым за Финогена. Что Вы выкинули рифму — это ничего, но — факт, он именно так читает мудрые слова. Когда я прочитал ему мой рассказ, он сказал:
— Ишь — ты… не дурак, мужик-то. Такие есть, точно… есть такие!
Это, матушка моя, для меня золотые слова, и хоть бы критика на кол меня посадила — плевать! Настоящий-то читатель — Гришка.
С порошками спать — вредно. Уезжайте-ка скорее куда-нибудь, сделайте милость. Я — кашляю. Но это — пустяк дело. Берегите себя — дело, дело хорошее в руках у Вас! Прилагаю мужицкий отзыв о «Журнале», может, Вы не знаете?
Потерял! Смотрите «Вятскую газету», № 3-й? Щербакову надо сообщить о сроке представления статей: к какому числу они должны быть представляемы? Писать ему:
Нижний,
Сергею Васильевичу Щербакову,
председателю Общества любителей физики и астрономии.
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ
До 9 [21] февраля 1899, Н.-Новгород.
Многоуважаемый
Сергей Павлович!
Какая-то фигура испрашивает разрешения издавать мои рассказы на языке германцев. Я ничего не имею против этого — хоть на индусском! Но боюсь, что, если сам напишу ей, — выйдет непременно какая-нибудь чепуха. Будьте великодушны, скажите немке несколько теплых слов от меня и дайте ей какое там требуется разрешение.
Как Вы поживаете? Давно уже не имею вестей от Вас. Писал Вам раз или два. «Жизни» нашей, ходят слухи, круто живется? Очень тревожит судьба ее меня и лиц, ей сочувствующих. Жаль и беднягу Вл[адимира], который, боюсь, заработается до чертей.
Я — тоже поскрипываю, — весна идет!
Всего хорошего Вам!
Так напишите фигуре-то!
Крепко жму руку.
Полевая, 20.
С. П. ДОРОВАТОВСКОМУ
12 [24] февраля 1899, Н.-Новгород.
Отношение к «Жизни» со стороны «Начала» и разных его прихвостней — возмущает и волнует меня до бешенства. Вы хотите цензора бить — о, полноте! Цензор — понятен: он выполняет возложенную на него обязанность затыкать все те дыры, из которых в жизнь из «Жизни» может упасть луч света. Он, может быть, делает это не столько по приказу начальства, сколько по искреннему убеждению в пользе и правоте своего дела, — и, с моей точки зрения, эта искренность оправдывает его. Но люди, расточающие по адресу нашего журнала злобу и ложь, вспоенную завистью, люди «интеллигентные» — чем можно оправдать их отношение к «Жизни»? Что может уменьшить гнусность их сплетен, лжи и всякой скверны? Они не скупятся на это. Они присылают сюда знакомым своим письма с инсинуациями по адресу «Жизни», рассказывают, что они не имеют, не могут иметь ничего общего с таким «пустым и неопределенным журнальчиком».
Вот их — я стал бы бить! Как они мерзки! Они приглашали меня к себе, — Калмыкова писала, — и я отвечал им отказом вежливым и, может быть, недостаточно определенным, ибо и я, как Вы, думаю: дай бог здоровья и долголетия «Началу»! Но, продолжая уважать дело, я близок к ненависти, я презираю лиц, начавших его. Что за торговые ухватки, что за лавочничество! И как гнусна, мелка, плохо выдумана их сплетня. Но — чорт с ними!
Меня глубоко радует Ваша уверенность в том, что «Жизнь» победит и что успех — за ней. Это поднимает мое настроение, сильно упавшее за последние дни. Побаиваюсь я, что Владимир надорвется в работе, попридержите его! За последние дни я глотнул от щедрот жизни много всякой гадости и настроен довольно дико. Боюсь, не отозвалось бы это на «Фоме». Эта повесть — доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, — она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее Должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дела по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно, жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места, их сваливают с ног мелочи, как Геркулеса, побеждавшего гидр, свалила бы с ног туча комаров. Выйдет ли у меня это достаточно ярко и понятно? Скажите мне, как Вам нравится начало, не растянуто ли оно, не скучно ли, что о нем говорит публика, не жалуются ли на обилие монологов у Игната?