Истории с деньгами — не понимаю. Вам давно уже Должны их выслать. Сегодня же напишу, чтобы выслали больше.
Почему Вы не прислали «Чету Краоковских»? Присылайте. У нас выходят пять сборников, в них есть крупные вещи, и они должны пойти хорошо — значит, Ваши вещи будут иметь много читателей.
Печатается моя «Мать», новый рассказ Андреева, очень интересный, вересаевские «Записки военного врача» и еще много славных вещей. «Терновый куст» идет — кажется— в 16-м, «Сердце» поместим в 17-й.
Присылайте-ка и «Чету». Вам следует писать и печатать больше. И не следует увлекаться пессимизмом.
Крепко жму руку.
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ
22 или 23 февраля [7 или 8 марта] 1907, Капри.
Дорогой Иван Павлович!
Посылаю «Патруль», несколько исправленный мною. Он, вероятно, будет напечатан в одном из ближайших сборников.
«Мира божия», т. е. «Современ[ного] мира», не получаю, хотя уже вышла вторая книга. Простите, что надоедаю Вам этим!
Во всю силу пишу «Шпиона» — очень занимает меня сей рассказ.
Как живется? Ко мне скоро приедет В. А. Десницкий и С. И. Гусев, также Айзман. Ух!
Но я до той поры кончу рассказ. А интересный человек Жеромский.
Кстати: прилагаю ответ «Французскому Меркурию» по вопросу о религии и венграм о Николае I.
Это просто для того, чтоб Вы знали о поступках моих.
Обе вещи еще не печатались.
Крепко жму руку, кланяюсь.
Вдруг получил 1000 папирос! Был рад и счастлив и благодарил Вас.
Е. Н. ЧИРИКОВУ
Ты спрашиваешь, Евгений Николаевич, нравится ли мне твоя «Легенда»? Не нравится, очень. Даже больше чем не нравится — огорчает. Мне было грустно читать «Огни» и так же грустно «Легенду», а потом грусть сменяется чувством досады на тебя — не за свое дело берешься ты, кажется мне, и ставишь себя пред лицом читателя в смешную позу. Речь идет, разумеется, о моем впечатлении, я не учу, не критикую, а просто отвечаю на вопрос твой.
«Почему?» — А потому, что писать на такие темы не следует, не чувствуя духа времени, которое изображаешь, не видя лиц, о которых говоришь. Пишешь ты небрежно: твои придворные говорят языком российских провинциалов — «почему вами игнорировано небо?», «аккуратно», «окажите протекцию» и т. д. Но — что сделано, — сделано. Ругать тебя будут свирепо.
Не обижайся на меня. У меня странное впечатление вызывает современная литература, — только Бунин верен себе, все же остальные пришли в какой-то дикий раж и, видимо, не отдают себе отчета в делах своих. Чувствуется чье-то чужое — злое, вредное, искажающее людей влияние, и порою кажется, что оно сознательно враждебно всем вам — тебе, Серафимовичу, Юшкевичу и т. д.
А с другой стороны на литературу наступают различные параноики, садисты, педерасты и разного рода психопатологические личности, вроде Каменского, Арцыбашева и Кº. Чувствуется хаос духовный, смятение мысли, болезненная, нервозная торопливость. Исчезает простота языка и с нею — сила его. Красивое в лучшем случае подменяют хорошеньким, вместо серебра — фольга, — это все понятно и — обидно.
Жизнь становится крупнее, люди — мельче, литература слепнет и глохнет, отрываясь от героической действительности в область выдумок, порою возбуждающих мысль о Желании авторов попачкать своей темной, больной слюною великие проявления творческого духа, мужественные
усилия людей с крепким сердцем и свободной душой победить, одолеть темные силы жизни.
И когда видишь эту хитрую, трусливую работу больного животного, которому ничего, кроме покоя, не надо, — становится непонятна роль той группы писателей, которая в трудное время дружно будила мысль демократической массы, а ныне спокойно смотрит, как эту мысль отравляют, да и сама не ясно видит задачи момента, как мне кажется.
Ну, прости, не обижайся и прими искреннее пожелание всего доброго.
И. П. ЛАДЫЖНИКОВУ
Март—апрель 1907, Капри.
Дорогой Иван Павлович!
Вот четыре письма к иностранцам, — а почему мы так долго возились с этой затеей, объяснить не могу, ибо — сам не понимаю.
У одного из двух лиц, подписавших письма, в душе скверная погода, другой — всегда спорит, горячится, ругается и все забывает.