И притом, до сего времени никто из духовенства не выразил ни одного слова на то, что на них возлагается главная обязанность сборов; напротив того, многие из черного духовенства и некоторые из дьяконов спрашивали, могут ли они быть членами Общества, ибо под именем священнослужителей одни разумеют только белое духовенство, а последние только священников.
Ваше Сиятельство, доложите о сем Государыне Императрице. Она, вероятно, но неясности редакции устава, поняла, что на духовенство налагается непременная обязанность взноса, чего отнюдь не предполагалось и не предполагается. Нельзя ли будет, хотя в примечании к § 15, сказать: «находящиеся в действительной службе священнослужители, как преемники первых миссионеров апостолов, по своему званию суть действительные члены Мис. Общества, хотя бы и не приняли на себя никакого взноса денег, что вполне зависит от их воли; но они должны содействовать словом и благожеланиями для миссионерства и исполнением поручений Совета или комитетов; но и последния не иначе, как с их согласия и без отвлечения от прямых их обязанностей».
Присем позвольте сказать нечто о себе; на третий день Пасхи я простудился и получил кашель; на пятый ездил в Лавру, и простуда усилилась. Сегодня лучше посижу в комнате; и завтра думаю просидеть, дабы приготовиться к отправке во вторник.
С совершенным почтением и искреннею преданностью, имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою
Иннокентий, Митрополит Московский
Апреля 27 дня.
1869 г.
Москва
496. Графу Димитрию Андреевичу Толстому. 27 апреля
Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[93]!
Прилагаемые при сем замечания я должен бы был представить Вашему Сиятельству при официальной бумаге, в которой должно быть изложено все, чего нет в замечаниях (и что, впрочем, Вашему Сиятельству почти уже все известно), но я этого не успел сделать и до Петербурга не могу сделать, но в то же время, дабы исполнить, хотя не вполне, желание Вашего Сиятельства, считаю обязанностью представить то, что имею.
С совершенным почтением и искреннею преданностью имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою
Иннокентий, М. Московский
Апреля 27 дня.
1869 г.
Москва
497. Графу Димитрию Андреевичу Толстому. 3 мая
Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь[94]!
Вследствие отношения Вашего Сиятельства ко мне от 11 минувшего апреля, за № 1548, при сем честь имею представить записку о семинарском и училищном уставах, в которой замечания касаются, хотя и всех предметов, но не вполне (что, впрочем, и невозможно наблюдавшему не более двух семинарий), и присовокупить к тому некоторые собственные мой замечания о том же предмете.
Учителя первых семинарий (до первого устава) для воспитанников своих, можно сказать, были наставниками не только словом, но и примером. Так напр., мы (я кончил курс еще до первого преобразования семинарий) видели, что наши учителя ходят в церковь во все праздничные дни, стоят в ней и служат чинно, посты соблюдают строго, старшим по службе и по сану отдают должное почтение; никто из нас не слыхал от них худого или гнилого слова, домашняя же жизнь их была для нас неизвестна: ибо они все жили не в семинарии. Все они были из священнослужителей:, а если и бывали иногда светские, то или ненадолго, или как исключение, на которых и смотрели иначе.
И потому, если и выходили из семинарии ученики неодобрительного поведения (вольнодумцев в то время, кажется, не бывало ни в одной семинарии), то это отнюдь не от примера учителей.
С преобразованием семинарии явился новый порядок. Вместо учителей: явились профессора (по крайней мер, так их величали) и не в рясах уже, а во фраках, и поместились не по квартирам, но в самой семинарии, где все поведение их стало видно для всех воспитанников, и что же они в них увидели? Надобно отдать справедливость, что первые профессора (исключая неизбежной гордости, и то не во всех) — во многом были похожи на прежних наших учителей; если они, напр., и нарушали посты, то, так сказать, украдкою и не говорили, что это не грех. Вторые стали поступать посмелее: они перестали ходить к утреням (всенощных зимою у нас нигде не бывало), и к литургиям ходили и приходили, как хотели; на священников и протоиереев едва обращали взор свой, в разговорах, и не между собою только, позволяли себе судить высших властей (чего прежде не бывало у нас и в темных углах); с старшими учениками стали обращаться запросто, а иногда и заодно и проч. А последующие за вторыми профессорами пошли еще далее: они уже, напр., не только явно не соблюдали постов и не сознавали этого за грех, но стали уже доказывать другим, что учреждение постов избитые, что посты не обязательны и проч., т. е. наши профессора первые показали путь к вольномыслию.