Конечно, он не понял этих слов, но, видимо, уловил смысл моей речи и легонько похлопал меня рукой по плечу – вероятно, совершив надо мной таким образом обряд очищения. Я снова поклонился, и он указал мне рукой на открытую дверь. И я понял, что свободен.
На этом я закончу свое сегодняшнее письмо. Чувствую, что настоящие мои приключения только начинаются. Господин Ши-ми стоит и ждет меня еще с тех пор, как я написал строки стихотворения. Он знает, что сегодня мне снова нужно нести письмо на почтовый камень. Господин Ши-ми очень внимателен ко мне и, по-моему, догадывается, что произошло со мной на самом деле.
До сих пор я пока не выходил из дома один. Господин Ши-ми всегда сопровождал меня, потому что я все еще не мог избавиться от страха перед повозками Машин, а отсюда до моста все-таки целых три ли. Хотя заблудиться мне уже не грозит. Так что за свое возвращение я спокоен.
Прими же мой привет, любезнейший Цзи-гу, и напиши мне большое, подробное письмо, как только сможешь —
твой Гао-дай.
ПИСЬМО ШЕСТОЕ
(вторник, 27 июля)
Любезный друг,
теперь я уже ни в коей мере не жалею, что пустился в это путешествие, хотя мне, как и прежде, недостает вечерних бесед с тобою в твоем или в моем саду, равно как и нежных ласк моей милой и кроткой Сяо-сяо. Благодарю тебя от всего сердца за письмо, не только не показавшееся мне слишком длинным, но, напротив, красноречиво свидетельствующее о твоем умении писать кратко; однако при случае мне все же хотелось бы узнать, разродилась ли уже моя наложница Фа-фо, бывшая к моему отъезду беременной, поправился ли черный жеребенок и жива ли все еще моя четвертая теща Да-цян, столь опасно заболевшая в самый день моего отъезда. Прошел ли уже чирей у моей старшей жены? Да и о Сяо-сяо ты написал мне слишком уж кратко... Впрочем, из твоего письма я хотя бы узнал, что она здорова, и это меня утешает.
Нет, я не жалею более, что пустился в это путешествие во времени. Если в первые дни меня одолевали большею частью грустные мысли, то теперь я почти готов признать, что путешествие получилось замечательным. Я как бы заново переживаю молодость. Вещи, на познание которых человек обычно затрачивает двадцать лет, открываются мне здесь в течение самого кратчайшего времени: я познаю окружающее, располагая при этом уже вполне сложившимся умом, который ничего не принимает на веру. Я смотрю на этот мир и удивляюсь. Это замечательный мир... Хотя тут уже третий день идет дождь. Господин Ши-ми и я стояли сегодня у окна и смотрели наружу. Господин Ши-ми был невесел. Он произнес: «Хуэ По-го», – что, как я понял, означает «проливной дождь».
Впрочем, наших потомков – я не имею в виду, конечно, столь тонких и образованных людей, как господин Ши-ми, – Хуэ По-го не особенно удручает. Они раскрывают зонтики и ходят себе под дождем. Повозки Ma-шин, в которые вода, конечно, не затекает, потому что они сделаны из железа, так и носятся по улицам, поднимая целые фонтаны брызг, когда заезжают в лужи. Но никто не возмущается – вероятно, потому, что в повозках Ma-шин ездят люди богатые и знатные. Зонтик – это, видимо, единственное из достижений нашей эпохи, дошедшее до потомков. По зонтикам, кстати, легче всего отличить мужчину от женщины: первые носят исключительно черные зонтики, тогда как у последних можно видеть зонтики всех цветов. Причины этого я не знаю, равно как и не знаю еще, означают ли различные цвета женских зонтиков принадлежность к тому или иному рангу. Может быть, жены и наложницы должны носить зонтик того же цвета, что и лента на шее у их повелителя (как я недавно узнал, эта лента называется «Гай-ту»)? У господина Ши-ми зонтик черного цвета; такой же зонтик он купил и мне.
Сегодня я впервые вышел из дома один. Господин Ши-ми решил, что время для этого уже настало (мы стали довольно хорошо понимать друг друга). Он послал меня в один из соседних домов, где какой-то человек держит лавку (думаю, что этот человек – женщина; впрочем, под зонтиком я его не видел, а потому не уверен). Господину Ши-ми снова пришлось помогать мне, когда я облачился в Ко-тунь, потому что постоянно забываю, какие из его частей следует надевать сначала, а какие – потом. Однажды, когда я попробовал одеться самостоятельно, я надел Лю Бахуа поверх средней накидки без рукавов, а маленькие растягивающиеся мешочки для ног – поверх кожаных шкатулок с завязками. Когда это увидел господин Ши-ми, он схватился за живот от смеха. Что поделать: я и вправду должен учиться всему, как малое дитя.
Итак, сегодня утром я с помощью господина Ши-ми облачился в Ко-тунь, взял зонтик и покинул дом. Дом, где находится лавка, мне уже знаком, потому что мы всегда проходили мимо него, когда господин Ши-ми водил меня к почтовому камню. Мне надо было лишь пересечь одну каменную дорогу. Я стоял у края дороги и внимательно смотрел то в одну, то в другую сторону, пока не убедился, что этих злосчастных повозок Ma-шин нигде не видно. Тогда я быстро перебежал через дорогу, вошел в лавку и проговорил слова, которым научил меня господин Ши-ми: «Полшэна масла, пожалуйста» (один местный «ли-ти» примерно соответствует нашему полшэна). Обращение, конечно, слишком краткое и невежливое. Если бы ты или я вошли в такую лавку у дома, мы сказали бы, конечно: «Не могла бы ты, о достойнейшая владелица этой лавки, ясное солнце нашего квартала, оказать мне великую милость и отпустить полшэна твоего благоуханного масла, если, конечно, ты не намеревалась использовать его в более благородных целях, чем расточительно продавать его таким недостойным людишкам, как я; и не будешь ли ты так добра принять от меня эту жалкую потертую монету, стоимость которой, конечно, ни в коей мере не покрывает стоимости твоего несравненного масла, – если ты, конечно, соизволишь снизойти до общения со мною, ничтожным просителем». Но так много слов на здешнем языке я просто пока не смог бы произнести по памяти.
Выученную же фразу я произнес довольно внятно, и человек, сидевший в лавке, действительно отпустил мне полшэна масла, а я положил на прилавок монеты, которые дал мне господин Ши-ми. Признаться, я был горд собою. Правда, человек, сидевший в лавке, глядел на меня, как на какого-нибудь диковинного жука, но к этому я уже привык. Потом он прокричал какие-то слова, которых я не понял: вероятно, он так меня приветствовал. Я отвесил ему одну седьмую поклона. Когда же я направился к выходу, он догнал меня и снова закричал. Я раскрыл зонтик, возвел глаза к небу и сказал: «Хуэ По-го!» Эти слова подействовали: он закивал головой и засмеялся. Очевидно, мы прекрасно поняли друг друга.
Я пошел домой. Я был горд своими успехами и чувствовал себя среди людей на улице так спокойно и уверенно, как если бы был одним из них. И вдруг из моей глотки вырвался крик, а бутылка чуть не упала на землю, потому что мне встретилось нечто совершенно невероятное, ранее никогда мною не виданное. К сожалению, я не смог описать это явление господину Ши-ми, ибо мне пока не хватает слов, а потому не знаю, как оно называется. Явление более чем удивительное, хотя местные жители, видимо, давно к нему привыкли. Навстречу мне ехал человек на очень странной повозке. У повозки было два колеса, но они располагались не друг против друга, как у тачки, а одно за другим. Сам человек восседал на заднем колесе, но не падал. Как это объяснить, не знаю. По всем человеческим понятиям эта повозка или тачка должна была бы немедленно опрокинуться, однако человек не только не падал, но, напротив, продвигался вперед довольно быстро, ухитряясь при этом еще дрыгать ногами. Я склонен считать его фокусником, который овладел этим опасным искусством, чтобы зарабатывать на жизнь. Его повозка двигалась, конечно, медленнее, чем повозки Ma-шин, но все-таки быстрее, чем ходит человек. Я долго глядел вслед бедному фокуснику. Когда я наконец добрался до дому, господин Ши-ми уже стоял у дверей и ждал меня, очевидно, обеспокоенный, не случилось ли со мной чего-нибудь по дороге.
Но я, пожалуй, продолжу описание приключений, выпавших на мою долю во второй день моего пребывания в этом удивительном мире.
Тот добрый и благородный мандарин и судья не только отпустил меня на свободу, но и пригласил в свою повозку Ma-шин, предварительно позаботившись о том, чтобы мне вернули сумку. (Я тотчас же заглянул в нее и убедился, что и компас времени, и все серебряные ланы, и даже бумага были на месте. Видимо, здешние стражники все же отличаются честностью.) Мы поехали (в дороге я опять лишился чувств) к дому мандарина. Не исключаю, что он, как человек образованный, пусть даже и по здешним варварским меркам, в какой-то мере догадывался о моем высоком ранге. Во всяком случае, я был для него уже не узником, а гостем, это было легко заметить. Но если ты полагаешь, что дом судьи хотя бы отдаленно напоминает дома наших высокопоставленных мандаринов, то глубоко ошибаешься. Будем считать, что ранг у него не ниже, чем у моего двоюродного племянника Цзян Вана, не так давно начавшего служебную карьеру и достигшего лишь девятого ранга. У Цзян Вана, если я не ошибаюсь, имеется одна старшая и три младшие жены, шесть наложниц и что-то около двух или трех десятков слуг, не говоря уже о красивом, хотя и скромных размеров дворце. А у этого мандарина – одна-единственная жена, наложниц вообще нет, да и слуг я нигде не видел. (Здесь же замечу, что у господина Ши-ми нет ни супруги, ни наложниц. И это очень странно. Ведь он не нищий, не монах и не пьяница.) Дом судьи, хотя и построен из камня, очень некрасив. Хорошо, я не исключаю, что вместе со всей культурой изменились и представления о том, что такое красивый дом. Но представления о большом и малом?.. Казалось бы, в стране великанов и жилища должны соответствовать размерам ее обитателей. Между тем это совсем не так. Живут они в страшной тесноте. Дом судьи со всеми его помещениями и вполовину не так велик, как мой малый садовый павильон, да и тот в свое время пришлось расширять, потому что моим красногрудым чижам не хватало места для полета. Но это, в конце концов, ничего не значит, я был рад, что обрел хоть какое-то пристанище. У судьи я прожил двое суток.