Так вот, протопоп Аввакум Петров. Потомственный священник, вышедший из глухой нижегородской деревни, с любовью принятый в Москве самим царём, Алексеем Михайловичем, с почтением встреченный известнейшими столичными умниками («интеллигентами» по-нынешнему), — это с одной стороны. А с другой стороны — скандалист, не сумевший ужиться ни на одном приходе, не желавший по-доброму сговориться ни с одним местным начальником, отовсюду изгоняемый, да не просто, а со смертным боем… До чего нужно довести людей, чтобы они с дубинами осаждали дом священника, точно вражескую крепость?
Причина тут в том, что Аввакум был безжалостен к мельчайшим людским порокам. Даже в юродивых, (а их немало было вокруг него), он умел найти некие несовершенства и не упускал случая сердито попенять блаженным старцам. С другой стороны, он и себе не спускал. Однажды, внезапно воспылав блудной страстью к своей прихожанке, он поднёс ладонь к трём горящим свечам и не отнимал, пока рука не почернела…
Нам, грешным, и десятой части из того, что претерпел Аввакум, хватило бы, чтобы заработать первую группу инвалидности. Избиения («лежа мертв полчаса и больши, и паки оживе Божиим мановением»), нечеловеческие условия далёких ссылок, страшные, сырые, холодные застенки, голод… За что он терпел? За «древлее благочестие»? Или за свой неуживчивый норов?
Вопрос вовсе не так прост. Главный идейный противник Аввакума, — как его именовал сам протопоп, «шиш антихристов», «рога сатанинские», — патриарх Никон, сам был человеком, отнюдь не отличавшийся мягкостью. Он тоже любил рубить сплеча, сначала делать, а потом обдумывать сделанное, и не терпевшим никаких возражений. Сейчас, беспристрастно осмысливая события второй половины XVII века, понимаешь, какой страшной трагедией был для русского народа церковный раскол, и как равно виноваты в нём и «ревнители», и «новаторы».
Никоновская правка богослужебных текстов зачастую оказывалась и ненужной, и безграмотной. Примеров тому много, они у всех на слуху: «Праотца бо Адама прельстивый древом, крестом побеждается» исправлено на — «Праотца бо Адама прельстивый древом, крестом прельщается». В чине освящения воды диакон возглашал прежде: «О еже бытии воде, текущую в жизнь вечную, Господу помолимся». В новопечатном требнике это же возглашение звучит по-другому: «О еже бытии воде, скачущей в жизнь вечную». Совершенно очевидно, что слово «скачущей» неприлично для ектеньи. Старый текст книги Левит: «Проклинающий имя Господне смертью да умрет». Новый текст «Нарицаяй имя Господне смертью да умрет». Почему нарицающий, то есть произносящий имя Господне должен умирать? И самый яркий пример: чин крещения. Старый текст: «Молимся Тебе, Господи, ниже снидет с крещающегося дух лукавый». Новый текст: «Да снидет со крещающегося, молимся Тебе, дух лукавый». Протопоп Аввакум, услышав это, язвительно заметил: «Книги перепечатывают, а в крещении духу лукавому молиться велят». Только в ХХ веке Церковь начала понемногу избавляться от ошибок никоновских переписчиков.
Но сам Аввакум? Всем известно его суждение о Пресвятой Троице, слишком уж напоминающее тягчайшую ересь: он утверждал, что Троица — это три существа, «три царя небесные», Христа же вовсе отделял от Сына Божия — «На небесах-де восседают Бог Отец, Бог Сын и Дух Святой, а рядом с ними — Исус Христос». Всё это звучит настолько не по-христиански, что нынешние староверы в один голос утверждают, будто сии слова приписаны Аввакуму никонианами. Как знать? Во всяком случае, известны возражения Аввакуму другого старовера — диакона Феодора Иванова, который утверждал, что протопоп действительно «четверит» Троицу. Да и прочие «ревнители древлего благочестия», продавшие за единую букву — «Исус» вместо «Иисус» — и законное священство, и причастие, — разве они не вызывают ужаса в истинно благочестивой душе?
Кстати, если кто не знает… Принято считать, что старообрядцы восставали против троеперстья ради двуперстья. Однако, в «Житии протопопа Аввакума» чёрным по белому написано, что креститься нужно полной ладонью: «Первые наши пастыри, яко же сами пятью персты крестились, такожде пятью персты и благословляли».
И вот это его жизнеописание… Много ли вы знаете святых, которые сами писали собственное житие? Причём, именно житие — не воспоминания, не записки, не исповедь… Думаю, это случай, в мировой агиографии не отмеченный.
Но если говорить не об агиографии, а о литературе, то тут «Житие протопопа Аввакума» справедливо относится к числу шедевров, непревзойдённых памятников русской словесности. И когда читаешь это повествование, — одновременно размеренно-чинное, и страстное, красочное и лаконичное, легко переходящее от возвышенной церковнославянской речи к народному, повседневному, уличному языку, — понимаешь: наша литература родилась не в XIX веке, и даже не в XVIII, не с Пушкиным и даже не с Ломоносовым. Более того: живой язык Аввакума нам ближе и понятнее, чем заумные, искусственные конструкции более поздних авторов XVIII века. Вот для примера отрывок из рассказа о нерчинской ссылке: «…Страна варварская, иноземцы немирные; отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет, да и повалится, — кользко гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на неё набрёл, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «что ты, батько, меня задавил?» Я пришёл, — на меня, бедная, пеняет, говоря: «долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «добро, Петровичь, ино еще побредем».
Сколько музыки в плетении словес, сколько выразительности, сколько боли из сердца льющейся!.. Мы мало знаем допетровскую русскую литературу, мы бездумно повторяем за кем-то: «В России всё начинается с Пушкина!» — Но, воздавая такую честь гению, не умаляем ли мы Россию вообще и её великую словесность в частности? За Пушкиным стоит славное, хоть и безымянное воинство: и автор «Азовского сидения донских казаков», и автор «Фомы Грудцына», и сотни авторов житий, и даже беспутный, пьяненький Даниил-заточник, автор блестящего письма к киевскому князю («Моление Даниила-заточника»). И конечно, протопоп Аввакум, чьи огненные писания переворотили Россию, прежде Петра подняли её на дыбы — к добру ли, к худу ли — не нам решать… Голос Аввакума живёт в русских книгах ХХ века — в речи наших великих «деревенщиков», — и он не умолкнет, пока живёт Россия.
«Ну, старец, моево вяканья много ведь ты слышал… Пускай раб-от Христов веселится, чтучи! Как умрем, так он почтет, да помянет пред Богом нас. А мы за чтущих и послушающих станем Бога молить; наши оне люди будут там у Христа, а мы их во веки веком. Аминь»
Письмо 9
ПРИВЕТ ФОНВИЗИНУ
Говорят, Денис Иванович Фонвизин в жизни был человеком в высшей степени неприятным. Все знакомые стонали от его отнюдь не добродушных шуток, ядовитое фонвизинское зубоскальство было известно в ту пору по всей стране. Видимо, оно-то и не позволило Денису Ивановичу сделать такую карьеру, которой он по способностям своим был достоин. Это тем более удивительно, что отец его — богатый русский немец — был человеком мягчайшим и даже с прислугой обращался ласково, как с собственными детьми.
А Денис Иванович злился, ёрничал, насмехался, и эхо его насмешек звучит в России и посейчас. Кто из нас никогда не дразнил великовозрастного оболтуса: «Не хочу учиться, а хочу жениться!»; кто не повторял с усмешкой: «Зачем географию учить? Извозчик и так довезёт!»
Не так-то мало это: остаться в национальной культуре двумя фразами! А к ним прибавьте и словечко «недоросль». Вполне безобидное было словечко: пока к нему не прикоснулся Фонвизин, оно означало всего лишь несовершеннолетнего дворянского сына.