«Парижане» же (старшие, т. е. юношами выехавшие из России) знают его и очень ценят как явление значительное, оказавшее в свое время влияние на многих поэтов. Петников8, например, производил себя от Хлебникова. К сожалению, то, что осталось о Хлебникове, – осталось лишь в памяти. С интересом прочли его стихи («матрос пред иконой»9) в Вашей «Антологии» – выразительность местами потрясающая. Если Вы имеете возможность собрать хоть сколько-нибудь полно материал о Хлебникове – это будет очень вкусно, тем более что «младшие» зарубежные поколения поэтов, действительно, знают его лишь понаслышке – где достать здесь стихи Хлебникова?
Вы правы в том, что «Париж» – приблизительно с середины 20-х годов – пошел иным путем, чем Пастернак, Цветаева и вся эта «линия»10. К «левизне», к «дерзаниям» большинство стало относиться сдержанно, хотя Поплавский во «Флагах»11 своих «очень дерзал», – но это скорее линия Аполлинера, Рембо, т. е. не русская.
Недавно я перечитал ранние книги Б. Пастернака – и меня поразило то, что те самые стихотворения, строфы, строки, которые в свое время вызывали во мне такой резонанс, сейчас существуют для меня лишь своим ритмом, эмоциональным напором, но слова – как-то выветрились, трудно принять всерьез, как поэзию…
Сыпан зимами с копыт
Кокаин12
– и т. д., и т. д. – а как прежде мы эти стихи любили! Впрочем, и сам Пастернак вернулся было перед войной к опыту простоты:
«Есть в опыте больших поэтов
Черты естественности той,
Что невозможно, их изведав,
Не кончить полной простотой…»13
– но все же у него нового опыта не получилось. Не спорю: Пастернак – явление значительное, но вряд ли способное сейчас действительно оплодотворять настоящее. И люди – другие, и состав душ изменился, «в трезвом, неподкупном свете дня» все то, что в свое время так поражало у Пастернака, сейчас кажется уже именно «не сложным», в каком-то смысле даже духовно-наивным, молодым, – ведь мы все очень протрезвели и очень состарились. Не думаю, чтобы кто-либо из «парижан» стремился «шлифовать словесную оболочку, пока дух не начнет светиться даже сквозь металл» – скорее они (не все, конечно, некоторые, – Штейгер14, например) стремились очистить фразу от всякого звона, риторики, красивости и приблизиться, насколько возможно, к простой речи человека во время каких-либо действительно важных и серьезных переживаний, во время которых всякая «нажатая педаль», всякая поза, ложь звучит уже невыносимой фальшью. Удавалось ли кому-нибудь дойти до такого предела простоты? – трудно сказать. И вообще – не безумие ли такое стремление поэта? – вот здесь главный вопрос, главное сомнение. В сущности, «парижская нота»15 – есть стремление развоплошающее, едва-едва удерживающееся на границе поэтической речи, каждую минуту грозящее сорваться, замереть, совсем замолчать – та «белая страница», о которой столько писал в свое время Адамович. М. б., действительно нужно «воплотиться» – хотя бы в 7-пудовую купчиху? – это, конечно, выпад против грома и треска, ну, хотя бы Маяковского, но, говоря серьезно, в будущем, вероятно, будет найден какой-то синтез «плоти» и «духа». Конечно, не все «парижане» причастны «парижской ноте», среди них было и есть множество «нот»16, иногда – очень примитивных, – например «нео-акмеизм» Ладинского17, «под-Пушкина» Пиотровского18, «смесь Блока с Вертинским» Смоленского и т. д. Исключительных талантов (кроме, м. б., Поплавского, если бы он жил) эмиграция не дала – а, м. б., в таких условиях – не только внешних, но и внутренних – в такой уединенности, пустоте, в такой внутренней душевной опустошенности, и самый крупный талант не мог бы раскрыться, не мог бы дать того, что он мог бы дать в других условиях… Так или иначе, невольный и в то же время – вольно принятый на себя «акмеизм» этот – можно и принять, – но нужно и преодолеть его когда-то. Поэтому я так внимательно слежу за новым поколением – а вдруг кто-нибудь из них? – Вероятно, так и будет когда-нибудь, если чудо вообще возможно за границей…
Но что-то останется и от пройденного опыта: да, например, – и по масштабу, и по широте дарования – Бальмонт – титан перед Штейгером, и в то же время у Штейгера есть 5–6 строчек, которые подлиннее в смысле поэзии, чем вся сладкозвучность Бальмонта. Пример этот так, – налету, наудачу, – м. б., и не вполне удачный, – но иногда бывает лучше все продать и купить одну жемчужину. Я, конечно, не предлагаю в качестве идеала Штейгеровскую жемчужину – и ничью другую, – но каждый, по – своему, ее ищет, не так ли? И вот здесь – хотелось бы иметь возможность говорить, а не писать… – Как тяжела вообще плоть речи, какая еще несовершенная форма возможности передавать что-либо друг другу – речь, вот где она – тяжесть слов, трескучая, наследственная привычка и наша единственная возможность – «ложь», по Тютчеву!
8
Петников Григорий Николаевич (1894–1971) – поэт-футурист, переводчик, сотрудник издательства «Academia» (в 1925–1931). С конца 1950-х гг. жил в Крыму.
9
Речь идет о поэме В. Хлебникова «Ночной обыск» (1921), включенной в антологию: Приглушенные голоса: Поэзия за железным занавесом / Сост. и предисл. В. Маркова. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1952. С. 147.
10
Эмигрантская поэзия пережила кратковременный период «бури и натиска» авангарда в самом начале 1920-х гг., что отмечали многие современники, в частности Адамович: «В первое время эмиграции была смесь парижских эксцентрических утонченностей с увлечением дубоватым отечественным футуризмом, уже кончавшимся в Москве» (Адамович Г. Парижские впечатления // Последние новости. 1934. 12 апреля. № 4767. С. 2.). Волна экспериментаторства в Париже быстро сошла на нет. Ю. К. Терапиано относит эту «реакцию на формизм» в эмигрантской поэзии к 1925 г. (Терапиано Ю. Литературная жизнь русского Парижа за полвека (1924–1974): Эссе, воспоминания, статьи. Париж; Нью-Йорк: Альбатрос: Третья волна, 1987. С. 228). Сыграла тут свою роль и деятельность Цеха поэтов, перебравшегося в Париж в 1923 г., и влияние Ходасевича с Адамовичем, сразу же задавших тон молодой парижской поэзии. Подробнее об этом см.: Ливак А. «Героические времена молодой зарубежной поэзии»: Литературный авангард русского Парижа (1920–1926) // Диаспора: Новые материалы. VII. СПб.; Париж: Athenaeum: Феникс, 2005. С. 131–242.
11
«Флаги: Стихи» (Париж: Числа, 1931) – первая и единственная прижизненная книга Б. Ю. Поплавского.
13
Неточно цитируется строфа из стихотворения Б. Л. Пастернака «Волны» («Здесь будет все: пережитое…») (1931). У Пастернака: «Не кончить полной немотой», «простота» появляется в следующей строфе: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, / В неслыханную простоту».
14
Штейгер Анатолий Сергеевич, барон (1907–1944) – поэт «незамеченного поколения», наиболее ярко воплотивший каноны «парижской ноты».
15
См. о ней подробнее: Коростелев О. А. «Парижская нота» // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918–1940). М.: ИНИОН, 1997. Т. 2. Ч. 2. С. 158–164. См. также тематический выпуск «Литературоведческого журнала» (М.: ИНИОН, 2008. № 22), целиком посвященный «парижской ноте».
16
Первые попытки определить место молодых поэтов в литературной иерархии эмиграции, выявить «ноты», разобраться во влияниях и т. д. были предприняты в работах: Струве Г. Русская литература в изгнании. Нью-Йорк: Изд-во им. Чехова, 1956; Иваск Ю. Поэзия «старой эмиграции» // Русская литература в эмиграции: Сб. ст. / Под ред. Н. П. Полторацкого. Питтсбург, 1972. С. 45–70; Smith C. S. The Versification of Russian Emigre Poetry 1920–1940 // Slavonic and East European Review. 1978. Vol. 56. № 1. P. 32–46; Коростелев O. A. Георгий Адамович, Владислав Ходасевич и молодые поэты эмиграции (реплика к старому спору о влияниях) // Российский литературоведческий журнал. 1997. № 11. С. 282–292.
17
Ладинский Антонин Петрович (1896–1961) – поэт, прозаик, журналист, участник Первой мировой войны и Белого движения. С 1920 г. в эмиграции в Египте, с 1924 г. в Париже. Один из организаторов Союза молодых поэтов и писателей (1925), сотрудник редакции газеты «Последние новости», с 1944 г. член Союза русских патриотов, сотрудник редакции газеты «Советский патриот». В сентябре 1950 г. выслан из Франции, жил в Дрездене, в марте 1955 г. вернулся в СССР.
18
Корвин-Пиотровский Владимир Львович (1891–1966) – поэт «незамеченного поколения». Подробно о нем см.: Корвин-Пиотровский В. Поздний гость: в 2 т. / Сост. Т. Фесенко. Вашингтон, Viktor kamkin, Inc., 1968–1969. (А также: Корвин-Пиотровский В. Л. Поздний гость: Стихотворения и поэмы / Сост. Т. Венцлова. – М.: Водолей, 2012. – 688 с. – (Серебряный век. Паралипоменон). Рецензируя книгу Корвина-Пиотровского «Воздушный змей» (Париж: Рифма, 1950), Терапиано писал о различиях его поэтики с «парижской нотой» (Терапиано Ю. Новые книги // Новое русское слово. 1950. 16 июля. С. 3–4.).