Сосредоточиваясь, он еще раз — уже в который, — решил прокрутить в голове пластинку скудных сведений. Вот их канва.
В лето от сотворения 7055 среди монашеской братии на Соловках объявился некий мирянин, происходивший родом из города Пскова, из весьма благочестивой семьи судейских стряпчих. (Почему-то ему он представлялся до болезненности худым, веснушчатым юношей с робкими глазами и нежным пушком на подбородке, чересчур стеснительным и скованным из-за мягкости своего нрава.) Здесь же, подвизаясь в послушничестве и смиренномудрии, новый поселенец был пострижен с именем Амвросий. В пору иночества он поражал всех и своего духовного наставника игумена Филиппа, впоследствии святого митрополита Московского, бла-готерпимостью и упорством. Видимо, поначалу обученный дома грамоте Амвросий служит у него переписчиком древних церковных книг. Однако в патерике Соловецкого монастыря имя его не значится. Нет его и в Четьи-Минеях преподобного Димитрия Ростовского[15], не попало оно и в Месяцеслов русских святынь Тальберга[16]. Достоверность источников о нем, увы, сомнительна.
«А вы не боитесь свернуть на нем шею? — вспомнил он отдававшее амикошонством предупреждение одного коллеги. — Ведь уже многие поплатились». Вот тогда-то наперекор он и взял диссертацией эту тему, может, по самонадеянности, может, чтобы доказать себе что-то. Но не только поэтому. Образ Амвросия-чудотворца привлек его сразу, он манил чем-то таинственным. Может быть, тем, что отрок, пришедший за тридевять земель в монастырь, был — как он предполагал, проецируя себя на этот образ — сызмальства ужален загадкой смерти? «Именно страх смерти превращается в христианский страх преисподней», — утверждал он с категоричностью, достойной зависти психоаналитика. А может, Амвросий притягивал его и чем-то другим. В его выборе было так много необъяснимого, что и сам он недоумевал.
Так порой, когда в его памяти вдруг представали упивающиеся невозмутимостью поклонники буддизма, чей бог — изменение, или аккуратные и строгие приверженцы Конфуция, чья религия — порядок, когда в памяти оживало говорливое племя антиков — всех этих философствующих героев и геройствующих философов, когда там мелькала вереница пророков — от иудейских до теософских — и само христианство переливалось бесконечностью оттенков ересей и сект, тогда он никак не мог уразуметь, почему же именно этот раб Бога Живого, пожертвовавший всеми страстями ради одной — страстной любви к Спасителю, постепенно превращался для него, эклектичного скептика, в чистое зерцало помыслов, куда он все чаще смотрелся с благоговением и трепетом. Иногда ему даже начинало казаться, что он видит там слегка искривленным собственное отражение. Но допускает ли подобное уникальность Божьих созданий? Навряд ли. Впрочем, это уже отступление в теологию, а событийное повествование требует краткости.
Амвросий вел летопись (наш герой совершенно справедливо приложил к нему эпитет «книжника» и несколько нескромно — «Нестора XVI столетия») бурного царствования Грозного. Но, к сожалению, труд его утерян. Под его пером застывало настоящее, однако Бог наградил своего верного раба и даром прорицателя. Так, известно его мрачное предсказание о гибели старшего царевича и мученичестве учителя Филиппа[17]. Известно также, что после их убийства, «неким писцом, в монашестве Амвросием» была произнесена проповедь о кротости и милосердии. (Однако как же трудно теперь осмыслить вложенное им в реченные тогда слова «кротость» и «милосердие» — ведь совсем другая эпоха. Разве что по наивности пренебречь искажающим воздействием времени?)
Тут историк, пугая вьющегося мотылька, несколько раз машинально щелкнул кнопкой настольной лампы из тяжелой бронзы. В мигающем свете скачки в мыслях стали еще неимовернее. Он вдруг подумал о том, какое из всех наказаний, уготованных грешному переписчику книг, было бы самым естественным. Такое: Бог превращает его по смерти в букву какого-нибудь текста. Это и есть достойный его ад — крохотная буква, стиснутая другими в слове, о смысле которого она даже и не подозревает. Силится угадать его. Но тщетно. Также тщился когда-то и бывший ею человек угадать свою роль в сочинениях неведомого Автора.