Я возвращаюсь домой уже затемно. Мое правое запястье сильно распухло и я хромаю. Я кладу лед в несколько пакетов и лейкопластую их к своим хромым конечностям. Я ничего не хочу, только спать, и засыпаю на пыльных простынях. Я сплю в течении двадцати часов, потом беру такси и еду в больницу в приемное отделение. У меня сломана кость на запястье.
С загипсованной до локтя рукой, я составляю список всех больниц, которые имеют отделение для раковых больных. Ни в одной их них не слышали о Луизе Розенталь или Луизе Фокс. Она нигде не проходила лечение. Я разговариваю с ее врачом-консультантом и он отказывается мне что-либо сообщить кроме того, что в настоящее время она у него не наблюдается. Те из ее друзей, с которыми мне удалось встретиться не видели ее с мая, когда она внезапно исчезла. Я делаю попытку связаться с ее адвокатом по бракоразводному процессу. У нее больше нет ее адреса.
После длительных уговоров, я убеждаю ее дать мне адрес, который был у нее во время бракоразводного процесса.
"Вы знаете, что это неэтично?"
"Вы знаете кто я?"
"Я знаю. И поэтому я делаю для вас исключение".
Она исчезает пошуршать своими бумагами. Мои губы пересохли.
"Вот: Драгон стрит, 42а NW1"
Это адрес моей квартиры.
Я остаюсь в Лондоне на шесть недель, до начала октября. Я отказываюсь уплатить штраф, выставленный мне за ущерб, нанесенный Элгину. Никто не приходит. Я подхожу к дому, чтобы обнаружить его закрытым. По каким-то, только Элгину известным причинам, я никогда больше его не увижу. Какие могли быть у него причины, если он попросту мог отомстить мне, возможно даже посадить меня в тюрьму? Я с ужасом думаю о том бешенстве - во мне всегда была какая-то дикая жилка, которая начиналась с пульсации в виске а потом переходила в сумасшествие, которое мне удавалось узнавать, но не удавалось контролировать.
Удавалось контролировать. И так оно и было на протяжении многих лет пока мне не встретилась Луиза. Она открыла во мне темные стороны так же, как и светлые. Это тот риск, на который ты идешь. Я не могу извиниться перед Элгином, потому что я не жалею о содеянном. Не жалею, но мне стыдно, не странно ли это звучит?
Среди ночи, в самую темную часть ночи, когда луна висит низко, а солнце еще не взошло, я просыпаюсь в убеждении, что Луиза ушла, чтобы умереть в одиночестве. Мои руки трясутся. Я не хочу этого. Я предпочитаю другую из моих версий. Луиза где-то, она в безопасности, забыла и Элгина и меня. Возможно она с кем-то еще. Это та часть сна, на которой я пытаюсь проснуться. Но во всяком случае это лучше, чем боль ее смерти. Мое спокойствие, насколько оно может у меня быть, зависит от ее счастья. Мне нужна такая история. Я рассказываю ее себе каждую ночь. Это мое утешение. Я строю для нее разные дома, высаживаю ее сады. Она где-то среди солнца, за границей. Она в Италии, ест мидии на берегу моря. У нее есть белая вилла, которая отражается в озере. Нет, она не больная и одинокая, в какой-нибудь арендованной квартире с тощими занавесками. Она здорова. Луиза здорова.
Для тела, страдающего лейкемией характерно быстрое ухудшение состояния после ремиссии. Ремиссию можно вызвать радио- или химиотерапией или просто это может произойти, и никто не знает почему. Ни один доктор не может точно предсказать стабилизируется ли состояние больного и как долго это может продлится. И это вся правда о раке. Тело танцует само по себе.
Потомство зародышевой клетки перестает делиться, или скорость деления резко сокращается - рост опухоли приостанавливается. Пациент может больше не испытывать болей. Если ремиссия случается на ранней стадии, до того как токсичное воздействие лечения окажет другое разрушительное действие на тело, пациент может выздороветь. К сожалению потеря волос, поблекшая кожа, хронические запоры, жар и невралгические расстройства - скорей всего окажутся той ценой, которую придется заплатить за несколько лишних месяцев жизни. Или несколько лет. Это как рулетка.
Метастазаы - еще одна проблема. Рак имеет уникальное свойство; он может путешествовать от места происхождения к самым отдаленным тканям. Чаще всего больного убивают именно метастазы, и биология метастазов такова, что доктора не могут ее понять. Они не готовы это понять. По мнению врачей, тело - это серия частей, которые можно рассматривать по отдельности, и по отдельности лечить; то, что тело в своей болезни может вести себя как единое целое идея для них весьма огорчительная. Ведь холизмическая медицина это только для знахарей и для чокнутых, не так ли? Не важно. Кати сюда тележку лекарств, бомби поле битвы, попробуй воздействовать радиацией прямо на опухоль. Не стало лучше? Вытаскивай рычаги, пилы, ножи, иглы. Селезенка увеличилась до размеров футбольного мяча? Чрезвычайные меры для чрезвычайных заболеваний. Особенно потому, что метастазы часто развиваются до того, как пациент успеет обратиться к врачу. Они не любят говорить вам об этом, но если рак уже пришел в движение, лечение очевидных проблем - легких, груди, кожи, кишечника, крови - не изменит течение болезни.
Сегодня я брожу по кладбищу и хожу среди катакомб, размышляя о мертвых. В старых могилах привычные черепа и перекрещенные кости таращатся на меня со своей неуютной веселостью. Почему они выглядят такими удовлетворенными, эти ухмыляющиеся головы, лишенные малейшего налета чего-либо человеческого? То, что черепа ухмыляются, вызывает отвращение в нас, пришедших с темными цветами и скорбными спокойными лицами. Это скорбящая земля, место молчания и сожаления. Для нас, укрытых от дождя плащами, вид серого неба и серых могил - угнетающий. Здесь окончание всех нас, но давайте смотреть на это иначе. Пока наши тела прочны и сопротивляются пронизывающему ветру, давайте не будем думать о глубокой грязи и той терпеливой иве, чьи корни разыщут нас рано или поздно.
Шесть человек, в длинных пальто и белых шарфах, несут гроб к могиле. Назвать это могилой, в том виде, в котором она находится, значило бы сильно облагородить ее. В саду это могла бы быть борозда для новой грядки где посадят спаржу. Удобри ее навозом и высаживай растения. Оптимистичная дыра. Но это не грядка для спаржи, это место последнего покоя умершего.