Мы возвращаемся в квартиру, которую мы снимаем вдвоем и ложимся на одну из односпальных кроватей. Во всех комнатах, сдаваемых в аренду, начиная от Брайтона и заканчивая Бангкоком, покрывало никогда не сочетается с ковром и полотенца всегда чересчур узкие. Одно из них я кладу под тебя, чтобы уберечь простынь. Ты кровоточишь.
Это была твоя идея снять квартиру, чтобы попытаться почаще быть вместе; не только в обед, на ночь, или за чашкой чая на углу библиотеки. Ты все еще замужем, и хотя у меня не слишком много угрызений совести относительно этого благословенного состояния, мне пришлось научиться испытывать кое-что в этом духе. Я часто думаю о браке, как о витрине, которая напрашивается на то, чтобы в нее бросили кирпич. Самопоказ, самодовольство, льстивость, непроницаемость, пучкогубость. Манера с которой женатые пары квартетом выходят на прогулку напоминает мне какую-то пантонимическую упряжку мужчины, идущие вместе впереди, женщины, плетущиеся слегка поодаль. Мужчины, несущие джин с тоником от стойки бара, женщины, несущие свои сумочки в туалет. Не всегда это бывает именно так, но чаще всего именно так и бывает.
Мне пришлось пройти через множество браков. Не размеренно вышагивая по ковровой дорожке, а всегда карабкаясь вверх по ступенькам. Я начинаю осознавать, что каждый раз выслушиваю одну и ту же историю. Вот как это происходит:
Интерьер. Полдень.
Ванная. Занавес наполовину спущен. Одежда разбросана. Обнаженная женщина, определенного возраста, лежит на кровати , глядя в потолок. Она хочет что-то сказать. Ей трудно это сделать. Играет магнитофон. Поет Элла Фицджералд: "Леди танцует блюз".
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Я хотела сказать что я обычно не делаю этого.
Наверное это называется адюльтер. (Она смеется).
Я никогда не делала этого раньше. Я не думаю, еще когда-то смогу это сделать. С кем-нибудь еще.
Но я хочу заниматься этим с тобой снова и снова. (Она переворачивается на живот). Ты же знаешь, я люблю своего мужа.. Я действительно люблю его. Он не похож на других мужчин. Иначе я бы не вышла за него замуж.Он не такой как все, у нас с ним много общего. Мы беседуем.
Ее любовник проводит пальцем по ее приоткрытым губам. Ложится на нее, смотрит на нее. Любовник ничего не говорит.
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Если бы я не встретила тебя, мне кажется , что я все- равно что-то искала бы. Я могла бы получить диплом в Открытом Университете. Я не думала об этом. Я никогда не хотела причинить ему даже минутную тревогу. Именно поэтому нам следует быть очень осторожными. Я не хочу быть жестокой и эгоистичной. Ты ведь понимаешь это, правда?
Ее любовник встает и идет в туалет. Обнаженная женщина приподнимается на локте и продолжает свой монолог обращаясь по направлению к ванной.
15
ОБНАЖЕННАЯ ЖЕНЩИНА Только недолго, милый. (Делает паузу). Я пыталась убрать тебя из своих мыслей, но мне кажется, я не могу убрать тебя из своей плоти. Я думаю о твоем теле день и ночь.
Когда я пытаюсь читать, то что я читаю - это ты. Когда я сажусь есть, то что я ем - это ты. Я женщина средних лет, счастливая в браке, но все что я вижу - это твое лицо.
Что ты сделал со мной?
Ее любовник плачет. Конец сцены.
Очень лестно осознавать что ты и только ты, великий любовник, смог сделать это. Что без тебя этот брак, хотя и несовершенный, но существующий, во многих отношениях патетический, разрастался бы на своей скудной диете и, если бы и не разрастался, то по крайней мере, не высох. Он высох, лежит размякшей и бесполезной ракушкой брака - оба его обитателя сбежали. И тем не менее люди собирают ракушки, не так ли? Тратят на них деньги и выставляют их на своих подоконниках. Некоторые восхищаются ими. Мне пришлось повидать большое количество знаменитых ракушек, и в еще большее количество мне довелось подуть, Там, где оставленная мною трещина была слишком глубока, чтобы ее можно было исправить, ее обитатели попросту повернули ее испорченной стороной в тень.
Вот видишь? Даже здесь, в этом глубоко личном месте мой синтаксис стал жертвой этого обмана. Не мне приходилось совершать все эти вещи: рубить узел, взламывать замок, чтобы смыться с вещами, которые мне не принадлежали. Просто дверь была открыта. По правде говоря, она не сама открыла ее. Ее дворецкий открыл для нее эту дверь. Его звали Скука. Она сказала "Скука, раздобудь мне развлечение". Тот ответил: "Хорошо, мадам" и надел свои белые перчатки, чтобы не оставить отпечатков на моем сердце, когда тихонько в него постучал; и мне показалось, что он сказал мне, что его зовут Любовь.
Ты думаешь я пытаюсь увильнуть от ответственности? Нет, все мои поступки осознаны, они были осознаны мной и тогда, когда совершались. Но я не стою в церкви, не жду в очереди в бюро регистрации браков, не клянусь хранить верность до гроба. Я не осмеливаюсь на это. Я не говорю "Этим кольцом я связываю себя узами брака". Я не говорю "Своим телом я поклоняюсь тебе". Как можно говорить это одному человеку и с радостью спать с другим? Не следует ли нарушать клятву таким же образом, как и давать ее - на виду у всех?
Странно что брак, этот публичный показ, открытый для всех, открывает путь самой тайной из всех связей - супружеской измене.
Однажды у меня была любовница, ее звали Вирсавия. Это была женщина, счастливая в браке. Мне начинало казаться, что мы с ней - экипаж подводной лодки. Мы ничего не могли говорить друзьям, по крайней мере она не могла говорить своим, потому что это также были и его друзья. Мне нельзя было говорить своим, потому что она просила меня не делать этого. Мы погружались все глубже и глубже в нашем гробу с изнанкой из любви, с изнанкой из свинца. "Говорить правду", говорила она "это роскошь, которая нам не по карману". Поэтому ложь, становилась добродетелью, экономным существованием, которое мы должны были вести. Говорить правду было слишком больно, поэтому ложь стала добрым делом. Как-то раз я говорю ей: "Я собираюсь сказать ему правду". Это случилось по прошествии двух лет, когда мне показалось, что она должна уйти от него, наконец-то, наконец-то, наконец-то. Слово, которое она употребила в ответ: "Чудовищно". Чудовищно сказать ему. Чудовищно. Мне вспомнился Калибан, прикованный цепями к своей адской скале. "Пусть красная чума унесет вас за то, что вы научили меня говорить".
Позднее, когда мне удалось освободиться от ее мира двусмысленных значений и масонских жестов, мне пришлось совершить воровство. У меня никогда не было нужды воровать у нее, она сама раскладывала свои товары на одеяле и просила меня выбрать. (Они имели цену, но чисто формальную). Когда мы расстались, мне захотелось получить назад свои письма. "Твои авторские права, но моя собственность" - как она сказала. То же она говорила о моем теле. Возможно было неправильным забираться к ней в чулан, чтобы забрать назад остатки себя. Их было легко найти, они были набиты в большую мягкую сумку, на которой была наклейка благотворительного фонда "Оксфам" с сообщением, что все это должно быть возвращено мне в случае ее смерти. Хорошо придумано. Он наверняка прочитал бы их, но только тогда, когда она не могла бы уже испытать на себе последствия. Захотелось бы мне прочитать на его месте? Возможно. Хорошо придумано.
Они были сожжены мною в саду, одно за другим и мне думалось о том как легко можно разрушить прошлое и как трудно забыть его.
Разве я говорю, что это происходит со мной снова и снова? Ты можешь подумать, что я постоянно влезаю и вылезаю из чуланов замужних женщин. Нет я могу брать высоту, это верно, но у меня не хватает духа добираться до дна. Тем более странно тогда с моей стороны так часто измерять глубины.
Мы лежим на кровати в нашей общей квартире и я кормлю тебя сливами цвета синяков. Природа плодородна но переменчива. В один год она посылает тебе голод, в другой она убивает тебя любовью. В том году ветви ломились под тяжестью плодов, в этом - голые ветки гудят на ветру. Август без спелых слив. Может я допускаю какую-то ошибку в этой непоследовательной хронологии? Наверное, мне следует назвать это глазами Эммы Бовари или платьем Джейн Эйр. Я не знаю. Теперь я снимаю другую комнату, в которой сейчас сижу и пытаюсь вернуться к тому месту в прошлом, где была допущена ошибка. Где мной была допущена ошибка. Ты была штурманом, а я плохим навигатором, сбившимся с курса.