Короче говоря, несмотря на то, что чтение идет не на буквенной, а на слоговой основе, результат получился не лучше, чем у Суслопарова. Опять перед нами неумелая попытка чтения добротного текста.
Чтение надписи на трипольском сосуде. На том же рисунке из [47, с. 139, рис. 18] можно видеть сосуд из Александровки, рис. 17-2; приводим на нем наше раннее, рис. 17-2, ПАРОВЕ, и современное чтение ПАРЪ, рис. 17-3.
Старое чтение дает слово ПАРОВЕ, что означает ПАРОВОЙ; новое чтение (где вместо знака ПО, предложенного Гриневичем и отсутствовавшего в иных текстах, мы узнали другое его начертание, правильное) весьма близко к старому, ПАРЪ. На этом примере видно, что краткие лигатуры могут быть разложены весьма правдоподобно, и давать неплохое чтение.
Чтение надписи на подсвечнике из Новгорода. Если самые первые надписи нами заимствовались из таких работ, где археологи прямо писали о наличии изображений, хотя бы и нечитаемых, то позже такие изображения мы стали выявлять самостоятельно, даже если у археологов о них вообще не было никакой речи. Особенно странным казалось выявление надписей с фотографий, где они сфотографированы так, что их сложно было заметить. Мы понимали, что часто такого рода фотографии делались сознательно, поскольку указание археолога на наличие надписи требовало ее прочтения, или хотя бы какого-то комментирования, а это при весьма слабом уровне знаний докирилловской славянской письменности вряд ли было возможно.
Поэтому нас обрадовало выявление первой такого рода надписи на подсвечнике ХIV века из раскопа на улице Кирова в Новгороде [48, с. 215, рис. 28-2], рис. 17-4. В данном случае, наше раннее и современное чтение полностью совпадают: на подсвечнике написано СЬВЕТИЛО, рис. 17-5. Так, видимо, в средние века назывался любой СВЕТИЛЬНИК.
Мы привели ряд наших наиболее интересных чтений (всего их было более 20), чтобы показать, что в начале нашего пути мы мало отличались от рассмотренных эпиграфистов, как по количеству, так и, что важнее, по качеству чтений. Во всех приведенных примерах присутствует какой-то смысл, однако, при внимательном всматривании в полученные результаты весьма заметно, что они крайне сомнительны. Случаи, подобные последнему чтению, встречались весьма редко как несомненные удачи. Из этого видно, что наши успехи не перекрывали достижений того же М.Л. Серякова, ибо он шел самостоятельно, а мы основывались на результатах, уже добытых Г.С. Гриневичем. И, разумеется, в первый год наших исследований (1993), по количеству прочитанных надписей мы сильно уступали этому последнему эпиграфисту. Тем самым мы не стремились показать, что наш подход был изначально самым совершенным и принципиально отличным от наших предшественников. Очевидно, этап
начального применения слогового подхода к чтению славянских надписей вряд ли может принести больший урожай. Для получения более точных, полных, стабильных и, главное, надежных результатов, было необходимо оторваться от наследия Г.С. Гриневича и развивать самостоятельное направление исследования.
Таким образом, резюмируя, можно сказать, что к середине 90-х гг. ХХ века славянское слоговое письмо было не только понято, но и до некоторой степени дешифровано. Прочитаны были десятки надписей, относящиеся как к протославянским культурам, например, Черняховской или Трипольской, так и к средним векам, хотя, в отличие от предположений Г.С. Гриневича, эта письменность просуществовала вплоть до ХХ века. Правда, область ее распространения с каждым векам сужалась, и уже к XVIII веку она практически исчезла из культуры России, сохраняясь лишь в очень ограниченных числе мест. За полтора века ее исследования стало понятно, что этот тип письма существовал в России с незапамятных времен, и если и был когда-то заимствован, то этот начальный эпизод пришелся на далекое доисторическое прошлое. Стало ясным и то, что практически весь период средневековья слоговое письмо сосуществовало с кириллицей, но постепенно вытеснялось на географическую и социальную обочину. Однако детали его бытования, его стили и разновидности, области его наиболее длительного существования, его связи с другими видами письма оставались за пределами рассмотрения. Для того, чтобы как следует изучить эти подробности, требовалось провести совершенно другой тип изучения: надо было прочитать сотни надписей и понять их место в культуре Руси.